Тревога
Шрифт:
Вика, выждав, сказала:
— Так сидеть нельзя, ты простудишься.
— А иначе я утону.
— Не утонешь, я же тут. Подвигай ногами, побарахтайся!
Мимо них один за другим промчались Гриша, Володя, Костя. Скоро видны были только их удаляющиеся головы.
Павлик продолжал сидеть по горло в воде и на все уговоры отвечал: «Мне так очень хорошо». В это время к озеру двинулся Ленька. Один вид его уже заставил Павлика привстать.
Бросив рубаху в траву, Леня шел в неизменных своих просторных трусах походкой очень занятого мужчины
Когда вода дошла Леньке до подмышек, он простер над нею руки, подался вперед и... поплыл.
Павлик, стоя теперь во весь рост, провожал белый бурунчик от Ленькиных ног взглядом, застывшим от восхищения.
— Хочешь, я поучу тебя плавать?
— Да, пожалуйста, — ответил Павлик Вике, не отрывая глаз от Лени, и повалился на воду плашмя. Острый подбородок мгновенно ушел под воду, а на поверхности появились апельсиновые трусики. За них и ухватилась Вика.
Она не смогла уговорить Павлика попробовать еще.
— Мне уже говорили, что я бездарный, — отвечал он с громадным мужеством и великой печалью. — У меня очень бестолковое тело, я это знаю сам.
Он вылез на берег, вытер лицо носовым платочком и стал одеваться.
Не купались пока только Слава и Марс. Костя, подплывая к Вике, заметил их и сразу же направился к берегу:
— Почему ты его не отпускаешь?
Слава неохотно отстегнул поводок.
— Ошейник! — кричал Костя, подбегая к ним. — Надо ошейник снять, ему лее трудно будет плыть.
— Так он тебе сразу и поплыл…
Когда Марса освободили, он действительно не сразу побежал к воде. Сначала долго отряхивался, потом, опустив нос в траву, стал в ней что-то искать. Дошел так до берега, потом вернулся к Славе с Костей, задрал голову, посмотрел на одного, на другого, подождал чуть, наконец с нескрываемым раздражением спросил: «Аф?»
Мальчики переглянулись и пожали плечами. Тогда пес снова опустил голову и забегал у самой кромки воды; в одном месте что-то заметил, погрузил морду по уши, ухзатил и вытянул па песок черную, похожую на олений рог корягу. Сначала тащил ее волоком, потом изловчился, поднял и, кокетливо гарцуя, понес.
— Понял? — тихо спросил Костя и толкнул локтем Славу в бок.
Ничего не поняв, Слава сказал: «Ага» — и отпрянул, потому что пес кинул свою ношу приятелям прямо под ноги. Костя разозлился:
— Ну чего ты шарахаешься, он же предлагает нам игру. На, держи!
Слава отлично кидал увесистый кусок коряги, Марс ураганом летел за ним. Коряга тонула, но пес нырял, вытаскивал и потом, под визг и аплодисменты всей компании, доставлял поноску своему хозяину, стоявшему на берегу с очень гордым видом.
Однако стоять и бросать собаке палку, в то время как все купаются, Славе надоело. Он придумал другую игру — сам кинулся в воду с обломком коряги. Марс, конечно, за ним. Тогда Слава перекинул палку Косте — и началось. Даже Гриша, который фасона ради заплыл очень далеко и скучал там один, присоединился к новой игре.
Если кто-либо задерживал палку дольше, чем это казалось Марсу допустимым, он лаял, не давая ребятам сбавлять темпа. Когда Марсу удавалось перехватить корягу, он уносил ее на берег и там, зажав между лап, ждал, пока кто-нибудь не прибежит и не отнимет. Это была хитрость, придуманная явно для отдыха.
Сначала к Марсу кидались все, а потом только Слава, потому что плавал он, как оказалось, лучше всех.
Вдруг пес решительно побежал прочь от озера. Ребята невольно повылезали за ним. Добежав до травы, Марс остановился: облепленный мокрой шерстью, он выглядел старым и тощим. Он стоял и косился, явно выжидая, когда от него отойдут. Ребята обогнали пса и плотной гурьбой завалились в сухую траву.
Из мокрой шерсти Марса во все стороны полетела распыляемая вода, хотя сам он стоял неподвижно. Одна шкура ходуном на нем ходила. Стуча зубами, ребята пялили глаза, вместо того чтобы поскорее влезть в сухую одежду.
Пополневший и снова молодой, Марс чихнул и чуть приблизился к ним, затем, по-телячьи подогнув передние лапы, завалился грудью в сухую траву и начал сушить шею и морду — с одной стороны потерся, с другой, а когда принялся вытирать мокрый живот, ребята визжали от восхищения. А пес не торопился. Он подползал к ним по-пластунски, делая сразу два дела — вытираясь и приближаясь.
Когда Марс наконец втиснулся в гущу продрогших от купания тел, это была уже другая собака — это был старый товарищ, поглядывавший озорно и устало. Он лежал на боку, разметав лапы, откинув голову, всем своим видом говоря: «Братцы, я совершенно счастлив».
Как должное воспринимал он теперь и нежные слова. На каждое «умница», на каждое «ты хорошая собака» Марс хвостом отвечал: «Да, да». Единственное, чего при всей своей воспитанности сейчас он не мог, — это вставать, когда с ним разговаривает человек: он даже головы приподнять был не в силах.
Славка сиял от гордости. Все похвалы собаке он принимал на свой счет, победно подмигивал Грише, который наконец признал Марса, потому что своими чудачествами пес его насмешил.
— Вы заметили, как он нас вытащил из воды? — спросил Костя. Сестра понимающе мотнула головой, потом наклонилась, взяла в маленькую руку большущую лапу и легонько пожала. «Спасибо», — сразу сказал пушистый хвост.
Когда пес уснул, о нем перестали говорить. Повалившись в траву, жадно отдыхали. Жадно грелись. Просто объедались мгновениями, которые идут. Дети и влюбленные умеют жить настоящим полностью и всласть.
Правда, Павлик этого уже не умел.
Нельзя сказать, чтобы он по-взрослому жил воспоминаниями или жил в мечтах. Просто душа его и ум слишком были перегружены, и он ничем почти не увлекался. Охотнее всего созерцал, потом изрекал, отчего бабушка Юлия или приходила в восторг, бормоча: ТЫ ЮНЫЙ ГЕНИЙ, или гневалась, требуя: ВЫКИНЬ НЕМЕДЛЕННО ВСЕ ЭТО ИЗ ГОЛОВЫ!