Тревога

Достян Ричи Михайловна

Он недолго простоял над спящей Викой, но со страху, что его могут здесь застать, показалось — вечность.

Он выскользнул из комнаты, задыхаясь от желания немедленно сделать для нее что-нибудь очень хорошее,

Впервые Слава жаждал радости не для себя!..

Сидя на камне в углу двора, трое друзей поглядывали на калитку, и каждый думал: «Приведет сегодня Гриша Павлика или нет?»

Брат и сестра светились радостью, а Слава мучился. С некоторых пор подле своего дома он даже мечтать ни о чем хорошем не мог. Мерещилось — что-то злое будет! Мамка неожиданно перестала его

шпынять, и это настораживало с непривычки. Ну конечно же, наябедничает отцу про Марса. А Марс, спокойный и сытый, лежал у Славкиных ног. От прежней его жизни, вернее, от беды осталась привычка тревожно прислушиваться к шагам и ложиться так, чтобы двери всегда были перед глазами. Сейчас он поглядывал на калитку и тоже кого-то ждал. Возможно, того, кто никогда не придет, а возможно— маленькое двуногое существо по кличке Ленька, с приятным запахом и смелыми мягкими лапками.

Во дворе была теплынь и тишина погожего летнего дня, хотя над соснами все еще летали детеныши облаков— белые, легкие и такие прозрачные, как будто их кто надышал морозным ясным утром.

Вдруг Марс привстал и, по-волчьи припадая к земле, двинулся к калитке. Там стояли Гриша с Володей — на этот раз без Павлика!

Слава сорвался и побежал к ним. Он положил руку на спину овчарке, но Марс и сам узнал «своих» и уже вовсю вилял хвостом.

Вика так посмотрела на Гришу, что тот сразу начал оправдываться:

— А что я мог! Она мне его не дала, хотя он и ревел. По-моему, он и сейчас ревет.

— Тем более нельзя было его оставлять!

— Да?! А ты знаешь, как она на меня кричала?.. «Вы извратили идеальное существо!»

— Вот не думала, что ты струсишь…

— Плевать я на нее хотел, я ее не боюсь, просто ненавижу, когда меня называют хамом!.. Нечего на меня так смотреть! Когда она сказала: «Мой Павличек теперь такой же хам, как и вы…» — понимаешь, мы все хамы, и ты тоже! — я не выдержал и ушел!

— Ладно, не злись, лучше скажи: можешь повести нас в лес так, чтобы мы прошли мимо вашего дома?

— Могу, но не хочу… У меня тоже нервы есть! Вам хорошо — живете без никого, а я не в состоянии два раза в день вырываться от своей мамы!

— И не нужно, я сама зайду за Павликом, ты нас только подведи.

— Пожалуйста, но тогда Ленька целый день один проторчит у дороги.

— А-а… а ты не можешь…

— Какая хитрая… я не могу сразу по двум дорогам вести, я бы лучше Леньку забрал.

Это был первый случай, когда орали все, заведомо зная, что орут зря, потому что Павлика не увести нельзя, а Леньку оставить одного на дороге невозможно, а не орать и не спорить тоже нет никаких сил, когда всем одинаково не хочется делать громадный крюк по жаре.

Сначала они отправились за Павликом.

Из открытого окна во втором этаже вылетали фразы, но понять, что там происходит, было невозможно.

— Я сыт по горло!

Это выкрикнул Павлик.

— Очень прррекрасный вид!

Это тоже был его голос, только разгневанный.

Наконец они появились: Вика — малиновая, Павлик — бледный, потусторонний, похожий на Иисуса Христа в терновом венце — ото лба вверх и в стороны лучами стояли волосы, склеенные на концах.

— Что с ним сделали? — спросил Костя.

— Никто ничего со мной не делал!

И это была правда — Павлик сам надругался над своей головой.

Он шел молча, держался крепко за Вику и думал о еде. Он упорно молчал. Когда они подходили к лесу, Павлик все еще думал о еде, не понимая, почему люди так много уделяют ей внимания.

— Ты часто передразниваешь свою бабушку?

— Как? — очень удивился Павлик.

— Зачем ты сделал себе такую прическу?

— Низачем. Я хотел узнать, как увеличивают голову. — Он чуть забежал вперед и заглянул Вике в глаза. — А ты не умеешь, я же вижу, у тебя волосы лежат прижатые, а это считается давно уже не модно!

Вика засмеялась, как смеются обычно бабушкины гости, когда он скажет вдруг что-нибудь ЭТАКОЕ ТАКОЕ. Сейчас он оставался грустным, хотя и любил потрясать воображение. Давалось ему это легко: смешивая свои ощущения с услышанным, Павлик запросто мог сказать: «Курочка очень хорошая, тепленькая. Я ее беру, когда они ложатся спать… и Млечный Путь открывается впереди… честное слово! Они ведь спят с открытыми глазами».

Сказав этакое, он замирал в злорадном упоении, видя, как взрослые перемигиваются, закатывают глаза, как любимый бабушкин ученик, пользуясь удобным случаем, подходит к ней и говорит прямо в клипсы (бабушка обожает, когда с нею шепотом говорят): «Вы потрясающая женщина, вы понимаете все с полуслова и…» В это время любимый ученик замечает Павлика и дальше шепчет яростно: «Надо приостановить развитие этого ребенка… надеюсь, вы меня поняли?!» Бабушка учащенно дышит и основательно хохочет. Грудь ее подскакивает под самый подбородок, а голос становится прямо как резина — тягучий-тягучий. Этим расплывчатым голосом она отвечает любимому ученику прямо в галстук: «Ну, разумеется, приостановлю…»

Кончались такие сцены одинаково: бабушка наклонялась к Павлику, и он, уже готовый к этому, всем теменем слышал шип: «Зачем ты здесь торчишь, неужели другого места нет?!»

Сейчас Павлику было не до злорадства. Сейчас он был измучен и невесел; шел молча, глядел себе под ноги; видел край Викиного сарафанчика, очень любил ее в эти минуты и хотел сделать для нее что-нибудь приятное.

— Хочешь, я научу тебя тапировать?

— Что делать?

— Тапировать волосы!

— Это еще что такое?

Павлик поднес указательный палец к своей голове:

— Ужасная боль, просто кошмар!

Вика крепко сжала тоненькие Павкины пальцы и ничего не ответила. Он смотрел на лесную тропу, шедшую под ноги, а где-то в глубине его глаз стояло неподвижное зеркало, в котором час назад отражался он сам: прихватив одной рукой прядь волое на лбу, другой он скоблил эту прядку с тыльной стороны гребешком. Когда отпустил, прядка осталась стоять, как будто он все еще ее держит. Он прихватил вторую прядь и третью и так по кругу — от виска до виска. С потрясающей точностью подражая движениям бабушки Юлии, Павлик поднял все волосы на своей голове. Огонь безумия озарял его лицо, но модная прическа не была завершена, потому что у Павлика не было шпилек, чтобы прикрепить ими кончики волос на затылке, как это делает бабушка. Он просто прижал их ладонями к голове, но волосы поднялись! Они поднимались сами. Они вели себя как заколдованные, а то, что отражалось в зеркале, очень напоминало подсолнух, который качался от смеха на тонкой смуглой шее. В конце концов смеяться надоело, и Павлик засунул голову под кран.