Тревожная служба. Сборник рассказов
Шрифт:
Бентхайм вспомнил, как, сказав это, он испугался своих собственных слов. Но слово не воробей — вылетит, не поймаешь. То, что он не будет стрелять в русских, вырвалось у него случайно, но теперь уже было все равно. Что бы он ни добавил, это не могло смягчить сказанного. И он стал говорить еще резче, резче, чем сам того хотел. И Мертенс отвернулся, с презрением или с сочувствием — Бентхайм не знал и уже жалел о своей чрезмерной откровенности.
Как можно быть таким откровенным с человеком, которого он совершенно не знал, о котором ему
Остаток ночи он провел без сна. Мертенс больше с ним не разговаривал. Это казалось Бентхайму особенно подозрительным. Он уже представлял себе, что произойдет, если за ним придут. Он теперь был почти уверен, что Мертенс донесет. «Честь немца и верность фюреру» обязывали его к этому. Он был так воспитан, он рос в коричневой рубашке с кинжалом гитлерюгенда на портупее.
Надо полагать, спасло Бентхайма то обстоятельство, что выздоравливающие, в том числе он и Мертенс, получили приказ немедленно готовиться к отправке на фронт.
...Бентхайм сидел перед раскрытой папкой, не глядя в нее. Он вспомнил то сентябрьское утро 1944 года, когда над русской равниной поднялся красный шар осеннего солнца. «Кровавая заря — ранняя смерть» — эту поговорку никто не забывал. Сейчас он не мог вспомнить, сказал он это вслух или только подумал. Он стоял рядом с Мертенсом. «Скверная примета», — что-то в этом роде сказал он, стараясь определить настроение молодых солдат. Мертенс не ответил, молча глядел на небо, на кровавый рассвет, поднимавшийся в той стороне, куда они должны были выступить, почти еще дети, солдаты предпоследнего призыва. Этого неба Бентхайм никогда не мог забыть, как никогда не забывал того, что произошло потом, после этого выступления.
А теперь вот это дело... Вновь судьба свела его с Мертенсом.
В его памяти всплывали картины прошлого.
Много пришлось пережить всякого, но один день сохранился в его памяти как самый тягостный. Он поднимался пасмурной пеленой над березовой рощей, обожженным лугом и высотой, на которой они находились.
Вчера их было около сотни, сейчас осталась едва половина. Не нужно было быть пророком, чтобы предсказать события следующего дня. Вопрос был лишь в том, останется ли кто-нибудь в живых.
За эту высоту — 294, на которой они сейчас лежали, шли жестокие бои. Вчера на ней были русские, днем раньше немцы, перед этим тоже русские. Трудно сказать, сколько раз эта высота переходила из рук в руки.
Когда они по приказу обер-лейтенанта фон Шарковски в сумерки захватили окопы на высоте, те были полны убитыми и умирающими.
На рассвете оставшиеся в живых, сидя на корточках в окопах, жевали сухари,
Вспоминал ли теперь Вольфганг Мертенс об их разговоре с Бентхаймом в госпитале? Трудно сказать. Они говорили друг с другом лишь о самом необходимом. Но Бентхайм не думал, чтобы Мертенс донес на него Шарковски. События на фронте и военные тяготы, несомненно, повлияли и на него, и сейчас он вряд ли стал бы размышлять о том, что говорилось той ночью. И тем не менее Бентхайму хотелось, чтобы Мертенс вспомнил об их споре. Он по-прежнему питал к этому парню симпатию и исподволь наблюдал за ним.
Вольфганг с ужасом глядел на кучу трупов, которые солдаты снесли в конец окопа.
«Не стоит смотреть все время в ту сторону! — сказал ему пожилой солдат, по виду крестьянин. — Хоть к этому и трудно привыкнуть, а все же привыкают. — Он развязал узел и достал кусок сухой колбасы, отломил половину и протянул Мертенсу. — Ешь, парень! На сытый желудок умирать сподручнее. Это домашняя, моя старуха делает ее сама. Свиное и козье мясо — и образуется сухая колбаса. Попробуй!»
Мертенс взял кусок, но есть не мог.
До полудня все было тихо. Но вскоре до них внезапно донесся голос из репродуктора: «Немцы! К вам обращается немец. Земляки, немецкие солдаты! Эта война — не ваша война. Вы платите за нее жизнью. Бросайте оружие! Не стреляйте в таких же, как и вы, русских рабочих и крестьян! Остановите бессмысленный террор в оккупированных странах!»
Уже при первых словах обер-лейтенант Шарковски приказал одному из унтер-офицеров обстрелять из минометов рощу, откуда велась передача. Немного спустя послышались свист, шелест и разрывы мин в березовом лесу. Голос по ту сторону умолк.
«Ну, теперь да спасет господь наши грешные души! — проговорил пожилой солдат и туже подтянул ремень своей видавшей виды побитой каски. — Ивану это не понравится, сейчас он пошлет «благодать» на наши головы».
Долго ждать не пришлось. Огненный вал возник перед ними. Он катился прямо на них, и скоро все вокруг исчезло в огне и дыму. Таких мощных ударов им еще не приходилось испытывать. Каждому известно, что такое ад, но с таким адом они столкнулись впервые. Грохот взрывов, вой снарядов смешались со стонами и криками.
От сильного взрыва Бентхайма подбросило вверх и с такой силой ударило о стенку окопа, что он на несколько секунд потерял сознание. Когда он, с трудом приподнявшись, протер засыпанные землей глаза и огляделся вокруг, то увидел на том месте, где лежал старый солдат, глубокую воронку. Невдалеке Бентхайм заметил отброшенного взрывом Мертенса.
«Нужно помочь ему, — подумал он, — может, он еще жив?» В голове звенело, каждое движение вызывало боль во всем теле. Он подполз к Мертенсу и в ужасе отпрянул назад.