Тревожная служба. Сборник рассказов
Шрифт:
Мать ничего не сказала. Собственно говоря, он был прав. То, что после ее ухода с фермы дела там пошли значительно хуже, было очевидно. Но времена, когда она остро реагировала на подобные вопросы, давно минули.
«Бросить все и уйти — это не решение проблемы!» — заявил парень. Мать нахмурилась и сказала, что все не так просто и что он еще многого не понимает. Анке в глубине души была согласна с матерью, полагая, что Рональд слишком важничает, но смолчала. Она хорошо знала, что, если мать сердится, стало быть, слова этого мальчишки попали в цель. Но откуда у него берется смелость так судить о серьезных вещах?
Однажды Рональд рассказал ей о своем отце, В 17 лет старший Шнейдерайт уже с оружием в руках боролся на Балканах с фашистами, был награжден иностранным орденом и был убежден, что социализм победит и в Германии, но сам он не придет, его нужно завоевать. Это было в то время, когда в Германии флаги со свастикой висели почти в каждом окне, а с фронтов приходили победные вести. В тех условиях, казалось, самым простым было бы бросить оружие и спрятаться, спрятаться, чтобы выжить. Но коммунисты не могли так поступить. Пассивное ожидание — это не решение, никогда и ни в чем.
Анке, слушая Рональда, чувствовала, что думает так же, как он. Но она понимала, что в жизни бывают различные ситуации и нельзя видеть только черное и белое. «А для этого парня, — думала она, — существует, видимо, только одна возможность — быть «за» или «против». Нейтральным он не станет». Ему легко говорить, осуждать. Вот и мать тогда обиделась на него. Но ведь все-таки она снова пошла в правление кооператива, конечно не из-за этого мальчишки. Неполадки в кооперативе давно беспокоили ее, а слова Рональда только ускорили решение. «Направляйте меня на работу туда, куда сочтете нужным, где я буду полезной», — сказала она председателю, и ее вновь назначили бригадиром на ферме.
Анке с Рональдом к тому времени заканчивали десятый класс средней школы.
Рональд по-прежнему хорошо учился, получал похвальные грамоты, выступал на школьных конференциях, как секретарь организации Союза свободной немецкой молодежи. Товарищи уважали его и считали, что на Рональда Шнейдерайта всегда можно положиться — он не подведет. Этими чертами характера Рональд был обязан своему отцу.
«Ты что, живешь только для своего отца или для себя тоже? — спрашивала его Анке. — Кажется, он не только твой отец, но и вся твоя жизнь». Рональд не понимал ее.
Позже Анке познакомилась с его отцом. Это произошло после смерти матери Рональда, три года назад. (Фрау Шнейдерайт была больна какой-то тяжелой болезнью.) Отец Рональда, полковник Шнейдерайт, был человек серьезный и не любил говорить о себе. Казалось, для него не существовало никаких проблем. То, что Рональд знал об отце, он услышал от матери, которая в основном и воспитывала мальчика. Иоганн Шнейдерайт как-то признался Анке, что часто упрекает себя за то, что для сына у него никогда не хватало времени. Иногда ему казалось, что у парня весьма упрощенное представление о жизни и он слишком рационально воспринимает окружающий мир. «К счастью, сейчас он, кажется, избавляется от этого недостатка», — сказал полковник Анке, весьма польщенной тем, что такой серьезный человек беседует с нею как с равной о своем сыне.
Анке знала, что ее Рони во многом подражает отцу. Ее
Эдмунд Ауэ
ВСТРЕЧА
Было уже очень поздно.
Давно затихли последние шаги в коридорах министерства.
Полковник Бентхайм сидел в своем кабинете и изучал дело, которое ему еще утром положила на письменный стол секретарша. Он не слышал монотонного шума ветра, легкого шелеста кленовых листьев и приглушенного стука ветвей, ударявших в широкое окно.
Наконец-то ему удалось выбрать время, когда, как он полагал, можно было из бумаг в деле, заметок и документов выяснить все, что требуется, чтобы со спокойной совестью принять ответственное решение. Однако он все больше убеждался, что вряд ли в этой пачке бумаг содержится достаточно сведений, чтобы на этой основе можно было что-то решить.
Бентхайм покачал головой. Нет, бумаги говорили мало. А этого человека, о котором шла речь, он знал. Знал, как ему казалось, гораздо лучше, чем можно было заключить из этих толстых папок.
Он знал его еще с тех времен, о которых в деле ничего не указывалось или указывалось слишком мало. В ту пору этот человек еще не был офицером, и форма, которую он носил, была совершенно другой, с иными знаками различия. Но об этом говорится здесь постольку-поскольку, но ничего о другом. А это другое он и сам точно не знал. Он, Бентхайм, должен был принять решение относительно этого человека, дело которого лежало перед ним. И ему было трудно это сделать, поскольку он помнил то, о чем в документах не было указано, и не знал того, о чем свидетельствовали эти бумаги.
Бентхайм листал, и читал, и вновь возвращался к уже перевернутым страницам, рассматривал фотографию офицера. На первый взгляд он казался ему совершенно незнакомым, но, если приглядеться, можно было узнать этого человека, каким он знал его в те времена.
Сомнения окончательно рассеялись, перед ним действительно лежало дело Вольфганга Мертенса, с которым они вместе были на центральном направлении восточного фронта. Нет, еще раньше. Он впервые увидел его в Галиции в госпитале. Их койки стояли рядом, и они часто дискутировали. Нет, это сегодня дискутируют, а в ту пору почти любая точка зрения вызывала горячие споры.
Мертенс был упрямый спорщик, вышколенный молодой немец. «Кровь и честь» — это понятие было привито ему с детства и ослепляло его. Бесконечные разговоры о вере, чести, войне доводили Бентхайма до белого каления. Ему приходилось сдерживать себя, и это было не так уж трудно, поскольку Мертенс казался ему симпатичным и в общем-то порядочным, честным парнем.
Но однажды... Он хорошо помнит: это было душной летней ночью. Фронт приближался. И вот однажды после целой ночи бурных споров он, забыв о всякой предосторожности, сознался Мертенсу, что никогда не будет стрелять в русских. «Русские мне ничего плохого не сделали, — заявил он. — Но я знаю тех, кто несет зло, и, прежде чем я стану стрелять в русских, я поверну свое оружие против тех, кто избивал моего отца. Прямо в них! — Увидев возмущенное лицо Мертенса, резко сказал: — Если будет нужно, то и в тебя! Если ты станешь на их сторону, то и в тебя!»