Тревожные ночи
Шрифт:
— Возьми гранаты, — шепнул мне Бижа.
Мы вышли из кукурузы и пробрались в первый из садов у околицы. Бижа шел впереди, прячась под тенью деревьев, я — шагах в двенадцати за ним. Вскоре мы попали на какой-то двор с пристройками по одну сторону и с добротным каменным домом, выходившим на улицу. Мы притаились в тени, за углом амбара, так, чтобы у нас перед глазами были и двор и дом. Пока мы освоились с темнотой и смогли различить постройки, прошло некоторое время. А тут потребовалось срочно менять место, потому что неожиданно взошла луна и лучи ее били прямо в стену амбара. Вдруг Бижа вздрогнул и, указав мне на чистый, только что подметенный двор, шепнул:
— Они в доме.
Вот потому и любил я ходить с ним к немцам! Зоркий был у него глаз, находчивый был парень Бижа, умел, как никто, выходить из затруднений! В таких вот ночных заданиях, как нынче, никогда зря не спешил и оружие применял только, если ему не удавалось провести немцев.
Луна разогнала ночной мрак, и тишина на селе уже не казалась нам такой угрожающей. Мы разрешили себе кое-какие вольности. Когда слабое дуновение осеннего ветерка донесло до нас запах спелой айвы, Бижа, весь затрепетавший от вожделения, шепнул мне, принюхиваясь:
— Ах, черт! Ну и пахнет же!
Вытянув шеи, мы стали присматриваться, откуда мог идти этот запах. Только через некоторое время различили мы наконец, что над самыми нашими головами свисала ветка, усыпанная множеством желтых, горевших в лунном свете плодов. Дерево росло в соседнем дворе, но прости? рало свои ветви через забор. Я выпрямился, сорвал несколько плодов айвы и снова отступил в тень. Мы стали спокойно уплетать плоды, не выпуская, однако, из поля зрения чисто выметенный двор и дом, смотревший на нас черными как смола провалами окон. Покончив с айвой, Бижа собрал с земли веточки и стал кидать ими в окна: пок! пок! пок! Тут неожиданно бросилась к нам со стороны дома брехливая собачонка, которая лаяла так пронзительно и испуганно, будто кто нещадно бил ее. Мы мгновенно прижались к стене, замерев. Собачонка приблизилась на несколько шагов — подойти ближе у нее не хватало мужества — и продолжала все так же неистово лаять, задрав кверху голову. Тут звякнул дверной засов, и на пороге показался крестьянин с вилами в руках. Собачонка, осмелев, еще немного подвинулась в нашу сторону, не прекращая своего яростного лая, будто перед ней был волк, и смотрел попеременно то на своего хозяина, то в сторону амбара. Крестьянин подошел к ней и ласково потрепал ладонью по голове, успокаивая, а затем застыл в ожидании, уткнув вилы в землю.
— Эй, дяденька! — крикнул ему Бижа. Крестьянин вздрогнул, поднял вилы и заставил замолчать собаку.
— Кто здесь? — спросил он по-венгерски; голос у него был низкий и гудящий, как колокол.
Услыхав венгерскую речь, я схватился за винтовку. «Попались», — мелькнула страшная мысль. Но Бижа толчком направил дуло винтовки в землю, а сам спокойно вышел из тени. Крестьянин испуганно шарахнулся назад и выставил для защиты вилы зубьями вперед. Бижа сделал, однако, вид, что ему это нипочем, и продолжал медленным, размеренным шагом приближаться к венгру.
— Добрый вечер, дяденька, — шепотом приветствовал он крестьянина.
Тот, перепуганный неожиданным появлением румынского солдата, хотел было что-то ответить, но не смог вымолвить ни слова и только пробормотал что-то невнятное. Потом оба замолчали, словно не зная, о чем говорить. Крестьянин опустил вилы на землю рядом с собакой, которая дрожала всем телом и глухо рычала. Тогда вышел из тени и я. Крестьянин, отпрянув назад, снова схватился за вилы.
— Не бойся, дяденька! — успокоил его Бижа. Крестьянин посмотрел на нас, некоторое время подозрительно переводя взгляд с одного на другого, потом все еще испуганно произнес по-румынски:
— Коли так, заходите в дом… Нас никто не видит.
Я вопросительно посмотрел на Бижу. Кто знает, в какую мы с ним попали передрягу?! Но Бижа как ни в чем не бывало двинулся прямо в темноту сеней. Я подождал, пока зашел и крестьянин, и тоже переступил порог, не спуская, однако, пальца с курка. Внутри было темно, как в могиле. В нос ударил какой-то кисло-сладкий запах, как от молочной сыворотки. Долго гремел позади нас засовом крестьянин. А потом мы остались втроем в кромешной тьме. Бижа быстро чиркнул спичкой, опередив хозяина, который тоже вынул коробок. Окно на улицу было завешано одеялом. Когда спичка погасла, крестьянин отодвинул в сторону одеяло, и в помещение хлынул лунный свет.
— Я один, — пробормотал он, указывая нам на стулья у стола посреди сеней. — Жена с дочкой уехали сегодня ночью в Сэнэдислу. Спасаться от пушек.
Бижа непринужденно опустился на один из стульев, держа автомат на коленях. Потом, стянув с головы берет и положив на стол, прикрыл его кулаком. Я тоже уселся на краешек стула, не сводя глаз с двери и держа палец на курке. Я чувствовал, что и Бижа внутренне неспокоен, хотя и не хотел этого показывать — он ни на мгновение не выпускал крестьянина из виду. Так продолжалось некоторое время — мы сидели на стульях, крестьянин стоял перед нами, выжидательно на нас поглядывая. Это был человек крепкого сложения, с могучей грудью, с длинными сильными руками и большими тяжелыми ладонями труженика. Может, ему было за пятьдесят, но только коротко остриженные волосы, посеребренные у висков, — возможно и от лунного света — да худое костистое лицо выдавали его возраст. Длинные пышные усы с загнутыми по-венгерски кверху концами и густые кустистые брови были еще совсем черные. У него был оливковый цвет лица и прямой, почти квадратный подбородок. Когда он поворачивал голову к свету, его серо-голубые глаза, ясные и чистые, сверкали, как алмазы. Чтобы избежать наших взглядов, он тоже сел на стул по другую сторону стола. Его тревожило наше молчание.
— Мы вас ждали еще вчера вечером, — заговорил он, пытаясь смягчить грохочущий бас своего голоса. — Раз немцы ушли…
— Когда они ушли? — вскочил Бижа.
— Я уже сказал вам — вчера вечером.
— А куда?
— Откуда мне знать? В ту сторону пошли, — и крестьянин ткнул рукой в одну из стен. — Может, в Джилэу, оттуда они пришли…
— Эх, — протяжно и безнадежно вздохнул Бижа. — Значит, это не Джилэу?
— Нет, — отрицательно покачал крестьянин головой. — Это — Луна. Джилэу — в той стороне, за лесом и Сомешем, — и он снова показал рукой, куда ушли немцы.
— Заблудились мы, дяденька, — с огорчением произнес Бижа. — Хотели попасть в Джилэу.
— Так ведь Джилэу в той стороне, — снова ткнул крестьянин рукой в одну из стен. — А там, может, немцы…
В комнате снова воцарилась тревожная тишина. Бижа, по-видимому, что-то прикидывал в уме — он сидел задумавшись, вперив глаза в стену. Я спрашивал себя, что делают сейчас наши на кукурузном поле. Несомненно, они обеспокоены, что мы так задержались. А венгр, сидя неподвижно на стуле, испытующе смотрел то на одного, то на другого, словно исследуя нашу поношенную, жесткую форму из зеленой хлопчатобумажной ткани. Вдруг мне показалось, что его серо-голубые глаза словно подернулись влагой и их грустный, потерянный взгляд, скользнув поверх наших голов, устремился куда-то вдаль, в пустоту. Потом он вздрогнул и быстро-быстро заморгал глазами, будто желая отогнать терзавшие его мысли, и, словно вспомнив что-то, с привычной медлительностью поднялся со стула и направился в чуланчик сбоку от сеней. Он тут же вернулся — казалось, все у него было заранее приготовлено — и поставил на стол кувшин с молоком и две кружки.
— Может, пожелаете, — пробормотал он и налил нам обоим молока. Бижа сразу взял свою кружку и с жадностью опорожнил ее. Вытер затем рот тыльной стороной руки и снова налил молока, себе одному. Я тоже выпил свое молоко, оно было свежее, холодное. Крестьянин, опустившись на стул, еще раз наполнил мою кружку и знаком попросил выпить молоко.
— И у меня был сынок, — сказал он с нежностью, смягчившей его низкий, грохочущий голос. — Его звали Андраш, и он был такой же, как вы, совсем еще мальчик. Но немцы и Хорти послали его в Россию, и он больше не вернулся. Вместо него пришла бумага, чтобы проливала моя жена слезы.