Трезвенник
Шрифт:
Бесфамильный и не подумал спорить. Мне кажется, он с большим интересом готовился к исторической встрече. Ведь с этими людьми его связывало одностороннее знакомство. Он знал их уже немало лет, они же и слыхом о нем не слыхали. Я продиктовал ему адрес, и он подтвердил, что ровно в четыре приедет со своей нежной подругой — нет никаких проблем с парковкой? Я успокоил его:
— Никаких. Вы — на японце с раскосыми фарами?
— Нет, на «вольво». А вы?
— Приду пешком. Придется выпить.
— Да, вы же один. Зоя всегда меня подменяет, — сказал он с видимым удовольствием.
— Вам
Квартира Випера и Арины, отчищенная, отмытая, выскобленная, сияла, словно над ней трудилась целая орава айсоров. Едва уловимый запах мастики приятно щекотал мои ноздри. Обеденный стол ломился от блюд и пропотевших бутылок с водкой. Впрочем, хватало и коньяку.
Зоя Веская была так же длинна — Бесфамильный был ниже ее на голову — однако уже не угловата, ключицы больше не выпирали, время стесало резкие линии. В общем, смотрелась она неплохо, но настораживал злой огонек, плясавший в ее желтых зрачках (когда-то она с шаловливой ухмылкой называла их своими топазами). И разговаривала она — с вызовом, с напором, с апломбом. Хотелось сказать ей: приди в себя. Передохни. Дыши спокойно.
Зато Бесфамильный был ровен и весел. Он источал доброжелательство и острый запах своих духов. Прозрачные честные глаза сочувственно, с лукавой симпатией, оглаживали гостей и хозяев. Для всех он нашел доброе слово.
Богушевич, явившийся вместе с Реной, несколько выпадал из ансамбля. Он был не в костюме, как все остальные, а в старых джинсах и черном свитере. Арина, без устали всем улыбавшаяся, завидев его, слегка посуровела и даже несколько напряглась. Оплывший бюст угрожающе вздыбился, мучнистое лицо потемнело. Немного осталось от Лорелеи! Я почувствовал, что идейный конфликт еще не исчерпан, что Богушевич подчеркнуто маргинальным обликом выводит Арину из равновесия. Все, что с ним связано — жест или слово, — огнеопасно и может вспыхнуть. Верно, и Рена это заметила — вся она и сникла и сжалась.
Но за столом все подобрели. Сперва чокнулись за успех проекта, потом Бесфамильный поднялся с рюмкой и, преданно уставясь на Зою, потребовал выпить за наших дам. Должно быть, я тоже малость размяк. Я оглядел трех этих женщин, столь не похожих одна на другую, с меланхолической благодарностью. В меру отпущенной им природой способности к самоотдаче каждая из них согревала мою одинокую тахту. Каждая в свое время откликнулась на трубный сигнал моего сейсмографа. Я тут же подумал о Мельхиорове. Это ведь он растолковал мне, что, ощутив колебания почвы, я призывал на выручку дам.
Все оживленно анализировали и взвешивали перспективы журнала. Активнее прочих были Арина в качестве профессионала трибуны и Зоя Веская как публицистка. Мужчины, впрочем, не отставали. Лишь Рена была немногоречива, смотрела грустно и озабоченно.
Площадку захватил Бесфамильный. Сказал о насущной необходимости такого человечного органа (у меня сочетание этих слов вызвало странные ассоциации). Затем генеральный директор с болью вернулся к своей генеральной теме — падению общественных нравов. Больше всего его угнетал не только бесспорный закат
— Все изменилось, — сказал он скорбно, — все дозволено и ничто не свято.
Он сказал, что может понять посягательства на банкиров, на учредителей фирм, хотя он сам — деловой человек и подвергается этой опасности. Но как объяснить криминальный поход на представителей культуры? В дом академика Мужчинкина на самой заре вошли подонки. Пока уважаемый старец спал, его супругу едва не зарезали. Позднее академик рассказывал, что сон его был поистине вещим — ему приснилось, что он — вдовец. Потом, увидев жену живой, он попросту испытал потрясение.
Зою Вескую этот сюжет не растрогал. Сказала, что жены бывают разные. Я понял, что это опасная тема. Потом она наклонилась ко мне:
— Знаешь, ты выглядишь молодцом. Как это тебе удается?
Я сказал:
— Благодаря воздержанию. Но и ты не сдаешь своих позиций. Твой друг влюблен в тебя до неприличия.
Она улыбнулась, как Клеопатра.
— Понимает, что ему повезло. Если б ты знал, какая стерва его мадам! Не хватает слов. Хочет его ободрать, как липку. Чтоб он ушел от нее в рваных брюках.
— Бедняга! Каково это выдержать…
— Я очень рассчитываю на тебя. По старой памяти.
— Буду стараться. По старой памяти ты все борешься с институтом наследования?
Она рассмеялась. И вдруг, нахмурясь, повысила голос:
— Валентин Матвеевич, остановись. Ты выпил уже шестую рюмку.
Бесфамильный попробовал было сослаться на свои национальные корни, на веселие русского человека, но это ему не помогло. И вместе с тем ему было приятно вновь убедиться: любимая женщина следит за каждым его движением. Забота Зои его полнила гордостью. Он нежно пожал ее локоток.
Этническая страсть Бесфамильного к высокоградусному нектару подвигнула обсудить за столом самую актуальную тему. Богушевич поделился надеждой, что просвещенный национализм заполнит идеологический вакуум. Подобно большинству неофитов, он обнаружил завидный жар. Он посулил, что в скором времени в родимом журнале «Открытая зона» четко докажет связь криминальности с этой трагической утратой национального самосознания.
— Начал болеть расистской корью? — саркастически осклабился Випер.
Я увидел, что Богушевич напрягся. Это всегда ему было свойственно в слишком горячих точках полемики. Он заявил, что хотя человечеству истина и дается с кровью, именно мы сумеем вернуть этой идее ее чистоту. Когда-нибудь мы еще поделимся не только отрицательным опытом.
— Вправим мозги, — отозвался Випер. Он уже не скрывал раздражения.
Я пересел поближе к Рене. Было тепло, но она отчего-то все куталась в пуховый платок. Я тихо спросил, здорова ль она? Она кивнула.
— Ты все молчишь.
— Просто я устала от споров. Устала от слов. На всю жизнь устала. Ты тоже не больно словоохотлив. Скажешь фразочку, потом отдыхаешь.
Я сказал:
— Ты помнишь стишок про сову? «Чем дольше она молчала, тем больше она замечала».
— «Чем больше она замечала, тем крепче она молчала».