Три богини судьбы
Шрифт:
– Я понимаю, тяжко все это вспоминать, – Гущин поднялся. – Что ж, спасибо за помощь.
– Уж не обессудьте и простите нас, что встретили так… сумбурно.
– Мы с коллегой все понимаем. Коллега, – Гущин прищурился, обращаясь к молчавшей на протяжении всей беседы Кате, – а вы ведь что-то спросить хотели?
– Скажите, пожалуйста, а вот ваши способности экстрасенсорные… ваш дар, – Катя, казалось, смущенно подбирала слова, – что-то вам о вашем брате подсказывают? Может, ваша мать до своей смерти пыталась как-то узнать о нем… Она же была великой Саломеей, почти легендарным медиумом, как
– Пыталась… Но мы ничего не знаем о результатах. Видимо, не было ничего обнадеживающего. И это убило ее в конце концов – горе, она не могла смириться с потерей сына, – ответила Руфина. – Она всегда хотела иметь сына, она любила его больше всех нас. А мы… у нас вместо ответов о нем – темнота. Словно кто-то опустил стальные жалюзи и их не поднять, не раздвинуть.
– Тимофей был на вас похож? У вас есть фото, можно взглянуть?
Руфина подошла к конторке и достала из-под альбома ту самую фотографию. Паренек с длинными волосами, с нелепой золотой булавкой для галстука в форме змеи…
– Он не был хиппи?
– Это фото 1997 года, какие хиппи? – усмехнулась Августа. – Когда он в школе учился, скорее уж панком был.
– Иногда бросают семью, рвут связи, уходят в секты, в монахи даже постригаются.
– А иногда их убивают на большой дороге, и милиция не может найти ни тела, ни убийц. – Августа забрала фотографию. – Это все, что вас интересует?
– Да, – сказала Катя. – Большое спасибо за информацию.
– С гулькин нос информации-то, – в сердцах брякнул Гущин, когда они садились в джип. – Ничего конкретного не узнали. Кукуют как две кукушки… А третья… Нет, ты ее видела? Чтоб в таком доме, среди таких богатств – на ковер гадить?! Что они, сиделку не могут ей нанять, смотреть за ней? Медиумы… тоже мне… Парки, это почему их так прозвали?
– По древнеримской мифологии три богини – Парки судьбы человеческие вершили, Федор Матвеевич.
– Обман один, лохотрон. Пользуются именем матери, у той что-то действительно было… Слыхала, как они про КГБ-то? Эта контора мать их откопала и старикам нашим из Политбюро подсунула. Держали ее, эту Саломею, в этом доме как в золотой клетке. Это ж улица такая – Малая Бронная, тут тогда в домах жили писаки, актеры, журналисты иностранные, что-то вроде салона у нее было под колпаком конторы с прослушкой. Наверняка не только колдовала, лечила, но и сотрудничала активно… мамаша-то… А эти дочки ее – бездари полные… Похожи они на брата, сразу видно – одна кровь, несмотря на то, что эта средняя, Августа, намазана вся как кукла. Видела, что с руками-то у нее?
– Видела, Федор Матвеевич.
– Когда вены себе режут, бинтуются так… Да, обстановочка у них… А дом богатый, антиквариата как в музее битком. Неужели это все мать им в наследство оставила?
– Они и сами сейчас практикуют, в Интернете про них…
– Одно мы установили железно – был у них Мазин, причем поехал он к ним сразу после того, как заходил ко мне в управление. От меня прямиком к ним. Значит, цель была у него четкая. А на следующий день убили его.
– Возможно, и есть какая-то связь, Федор Матвеевич, но… С какого конца вы все это распутывать будете?
Гущин вздохнул. Огляделся по сторонам. Улица Малая Бронная, до Главка в Никитском переулке рукой подать. Летний вечер, фонари. Витрина обувного бутика…
– Камер, я гляжу, тут много понатыкано, – Гущин словно размышлял вслух. – Когда концов в деле не найти, тянут нитку за середину. Завтра пришлю сюда своих пленки с уличных камер изъять.
– Зачем? – искренне удивилась Катя. – мы же и так знаем, что Мазин был здесь. День знаем, час примерный.
– А мне надо точно. То, что они там, эти свихнутые тетки, бормочут, мне этого мало. Может, и еще что на пленке будет, а? Как знать? Может, Мазин не один к ним приезжал, а с кем-то, только тот в его машине остался ждать.
Катя пожала плечами. Честно говоря, она была разочарована. Весь вид Гущина, раздосадованный и усталый, ясно говорил ей – у полковника нет никаких зацепок и визит к сестрам-Паркам не дал ничего полезного. Тянуть нить за середину… А если она сразу оборвется? Что тогда?
Глава 29
РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ?
И все же что-то осталось. Как эхо… В пелене сизых сумерек… В электрическом свете…
Забинтованные запястья…
Отвратительный запах, смешанный с восточной эссенцией…
ТАК ЖЕ КАК ТАМ, ТОГДА…
И еще что-то…
Диссонанс… Как будто на рояле взяли фальшивый аккорд…
Где тот рояль?
Что-то осталось… Но быстро стерлось… Почти сразу, как только Малая Бронная пропала из вида.
Видимо, так уж Катя была устроена. Она сразу отсекла от себя все это, потому что желала решить, как ей казалось, куда более важную задачу. В джипе полковника Гущина, как и еще раньше на карьере, она сказала себе: завтра же снова поеду в Центр судебной психиатрии. И пусть кто угодно, даже подружка Анфиса считает это вредным наваждением. Пусть считает. А я поеду. Я должна, я так хочу.
Как сказала, так и сделала. В полдень, наскоро разобравшись с рабочей текучкой, она уже стояла в проходной центра.
– Поднимайтесь в лечебный корпус, вам постоянный пропуск заказан, – сказал охранник.
– Кем? – удивилась Катя.
– Профессором Геворкяном.
ОТКУДА ОН ЗНАЛ? ЗНАЧИТ, ЗНАЛ, ЧТО ОНА НЕ ОТСТАНЕТ, ПРИЕДЕТ СНОВА, И СНОВА, И СНОВА…
А может, и Геворкян думает, что это у нее нездоровое наваждение? Одержимость личностью арбатского убийцы. Его тайной… А в чем эта тайна? В раздвоении личности? Раздвоение, распад… Ну конечно, в этом и разгадка! Но как, когда, где и почему начался этот распад?
– У Пепеляева раздвоение личности, да? – прямо с порога кабинета спросила она у Геворкяна, выпалив: «Добрый день, профессор!»
Геворкян поднял голову от бумаг, лежавших на его столе.
– Вы интересуетесь феноменом расщепления психики, мой молодой коллега?
В голосе была ирония, а вот в глазах… Катя сразу заметила: ведущий специалист центра судебной психиатрии выглядит как-то иначе, чем в прошлый раз. Раньше у него был действительно «профессорский» вид – солидный, немного даже самоуверенный, вальяжный, а теперь… И ЭТО КАК-ТО СТЕРЛОСЬ. Взгляд вообще трудно описать словами – интерес, сомнение, неуверенность, азарт… Все это было в глазах Геворкяна. И еще что-то – гораздо более сильное – удивление, страх…