ТРИ БРАТА
Шрифт:
Притаившись у окна своего пустого дома, Марьяша слегка откинула занавеску, чтобы хоть краем глаза видеть, что делается на улице. Но, потрясенная переживаниями этого дня, она ничего не могла рассмотреть: в глазах мелькали какие-то разноцветные круги, все, казалось ей, качается и вот-вот полетит в бездонную пропасть.
Эх, исчезнуть бы, испариться, чтобы не видеть смерти, которая в упор уставилась ей в глаза. В детстве она не раз слышала от матери об ангеле смерти.
– Какой он, этот ангел? – сгорая от любопытства, спрашивала она у матери.
– Не знаю, не видела я его, и дай бог, чтобы и ты его не узнала, доченька, чтоб он стороной,
Марьяша представила его себе, с головы до ног залитым кровью жертв, с закатившимися, как у зарезанного бугая, глазами. В руке, представлялось ей, этот ангел держит топор, а за поясом у него торчат острые ножи.
«Почему же никто не убивает этого страшного ангела?» – думала тогда Марьяша.
А сегодня она видит его совсем в другом обличье – затянутым в мундир лягушачьего цвета.
На улице начало темнеть. Куда ей деваться? Кругом враги. Страшно одной ночью. Лязг и скрежет танков смолкли, но и тишина навевала теперь страх на измученную Марьяшу.
Чтобы не оставаться одной, она решилась выйти на улицу, но тут в дверь постучали.
– Кто там? – испуганно спросила Марьяша.
– Открой, это я, – ответил кто-то по-еврейски.
– Не узнаю голоса… Кто это? – снова спросила Марьяша и дрожащими руками открыла дверь.
На пороге стоял Аврам Свидлер в черном рваном пиджаке, под которым виднелась грязная вышитая рубашка. Рядом с ним стоял широкоплечий человек в заплатанных штанах из чертовой кожи, в. ситцевой синей рубашке и сбитых, старых сапогах.
– Откуда вы взялись? – с изумлением уставилась на нежданных гостей Марьяша. – Ты ведь, Аврам, был в. армии.
– Ты мне сначала скажи, где моя семья, – боязливо оглядываясь, ответил Аврам, – а там уж и я сообщу все, что знаю.
– Где твоя семья? Думаю, что твои успели выбраться отсюда, – ответила Марьяша. – Я с Велвлом Монесом и еще несколькими колхозниками задержалась, чтобы обеспечить оставленный хлеб, а тут взорвали мост, и мы остались.
Марьяша замолчала, выжидая, что скажут Свидлер и его товарищ, но туг же спохватилась, что гости наверняка голодны…
В узелке, впопыхах забытом матерью, она обнаружила несколько вареных яйц, творог и хлеб.
Гости набросились на еду.
Аврам Свидлер успевал и есть, и рассказывать о том, что с ним произошло. С этим вот товарищем они ночью, будучи контуженными, случайно отбились от своей части, и сколько потом ни пытались пробраться к своему подразделению, это им не удалось, и они оказались отрезанными. Он рассказал, как после неоднократных, но тщетных попыток пробиться к своим, они достали в какой-то деревне вот эту рвань и добрались сюда.
– Ну и хорошо, оставайтесь, – обрадованно сказала Марьяша. – Укроем вас где-нибудь.
– Мне бы только переночевать, – отозвался товарищ Свидлера, – завтра я как-нибудь проберусь домой, а там видно будет…,
– А вы из наших мест? – спросила Марьяша.
– Почти, – уклончиво ответил гость.
– Да это командир нашей роты Охримчук, бывший инженер шахты, – понизив голос, пояснил Аврам.
Марьяша перебросилась со Свидлером еще несколькими словами и тут же принялась готовить надежное убежище для своих гостей,
Охримчук старался не задерживаться в Миядлере и наутро, попрощавшись, отправился в шахтерский поселок, который находился неподалеку от станции Ясиноватой.
– Как доберусь до дому, сразу начну переправлять к нам из вашего Миядлера
Обещание гостя обрадовало Марьяшу: ее мать и ребенок, видимо, благополучно выбрались отсюда, значит, можно было подумать о своем спасении и спасении всех оставшихся или не сумевших уехать колхозников.
«В степи укрыться негде, – подумала она, – надо всем разбрестись по окрестным деревням».
Только что успел Охримчук уйти из Миядлера, как туда примчались немецкие мотоциклисты.
Двое мотоциклистов застопорили у ворот каменного дома с остроконечной крышей из рифленого железа. Здесь их встретил Виля Бухмиллер и, по-фашистски подняв руку, подобострастно склонился перед ними!
– Bitte schon! 15
– Sind Sie ein Deutsche? 16 – спросил один из мотоциклистов, белобрысый маленький толстяк.
15
Пожалуйте! (нем.)
16
Вы немец? (нем.)
– Jawohl, ein Deutsche 17 , – самодовольно ответил Виля.
– Sehr gut, ошень карашо! – отозвался второй, веснушчатый немец с желтыми кошачьими глазами, захотев, видимо, блеснуть знанием нескольких русских слов.
– Bitte schon, – почтительно повторил Виля, распахнув ворота и широким жестом приглашая мотоциклистов въехать во двор.
С тех пор как колхоз конфисковал у его отца этот дом, Виля если и заходил в правление по делу, то старался не задерживаться, чтобы не растравлять и без того не дающей ему покоя обиды. И только теперь, внимательно оглядывая бывшие владения отца, Виля заметил, что многое из того, что с детских лет запало ему в память, не сохранилось: не было во дворе ни риги, ни амбара с закромами, всегда доверху полными полновесным зерном, ни сарая, где стояли бричка, плуги, жатки, сеялки и прочий инвентарь. Словом, пуст был двор, в котором тесно было в годы его детства от всевозможных строений, возведенных крепкими хозяевами – отцом, дедом и прадедом Вили. Не было и флюгера на крыше дома, по которому так любил определять направление ветра Виля. Молодые фруктовые деревья в палисаднике сильно разрослись. И только высокая каменная ограда, охранявшая, как неприступную крепость, имение Бухмиллеров, стояла непоколебимо.
17
Да, немец (нем.).
И внутри дома все показалось чужим выросшему и возмужавшему Виле Бухмиллеру. Словно это не был дом его отца. Не висели на стенках семейные фотографии старого немецкого рода, не глядели с них на Вилю строго и внушительно его дед, отец с матерью, тетки и дяди. Не красовался в углу бывшей столовой образ девы Марии, обвешанный по немецкому обычаю полотенцами. В спальне Виля не обнаружил ни старомодной деревянной кушетки с искусной причудливой резьбой на спинке, ни разноцветных подушечек с вышитыми готическими буквами наставлениями и пословицами. В кухне не осталось и следа от небольшого цементированного, герметически закрывавшегося погреба, где хранились продукты.