ТРИ БРАТА
Шрифт:
– Ты еще клянешься! – крикнула Хевед, все ближе подступая к испуганной ее натиском Нехаме.
Нехама перепугалась. И зачем ей вздумалось клясться! И то сказать – едва она вымолвила слова клятвы, как тут же пожалела, да уж поздно было. Теперь надо отмаливать у бога свой грех, раздавать милостыню, – может, бог и сжалится, не взыщет строго с нее, да еще в час свалившейся на нее беды. Теперь она даже Гинде отвесила бы несколько фунтов муки, приди та к ней домой: пусть она видит, что Нехама всегда готова последним поделиться, готова выручить человека в нужде. Но при Хевед нельзя, Хевед сразу же распустит слух, что у нее немало еще хлеба в закромах, не все отобрали.
– Не зря господь покарал вас, – продолжала злобствовать Хевед, – у твоего Танхума всегда было сердце коршуна, только он до поры до времени прятал свои когти, а тут выпустил их до отказа…
– Тьфу, тьфу, лай, пока не осипнешь! – плюнула Нехама, повернулась и пошла домой.
Но далеко ей уйти не пришлось.
– Ну, что-что, а когти ему теперь в тюрьме обкорнают, – донеслись до нее обращенные к Хевед слова Гинды.
Как безумная, кинулась Нехама назад к женщинам.
– Что, что ты сказала? – вытаращила она на Гинду глаза, в которых застыл ужас- От кого ты узнала, что Танхум в тюрьме? Кто тебе сказал?
– Не знаю, не помню, что ты ко мне привязалась? – растерянно пробормотала Гинда.
Хевед до смерти хотелось, чтобы Нехама узнала, что стряслось с Танхумом. И она стала подзуживать Гинду:
– А ты расскажи, расскажи ей правду, чего боишься? Пусть узнает, где ее Танхум. Он заслужил это – так пусть там и сгниет!…
– Радуешься? Счастлива?… – бросилась было Нехама к Хевед, но тут же, повернувшись к Гинде, стала, обливаясь слезами, просить ее:
– Скажи мне, умоляю тебя, скажи, что случилось? Ведь твой Гдалья возил хлеб, он должен знать… – Она была вне себя от горя и тревоги.
Но Гинда только пожимала плечами. Она немного жалела Нехаму и, желая ее утешить, невнятно пробормотала:
– Ничего я не знаю. Болтают, а мало ли что люди болтают. Может, кто-то нарочно сказал…
Нехама догадалась, от кого стало известно, что Танхум сидит в тюрьме. От кого же, если не от Гдальи, Гиндиного мужа: он вместе со старым Бером возил хлеб в Гончариху, и как будто его подводу, как и подводу ее свекра, захватили бурлацкие кулаки-повстанцы.
И Нехама тотчас отправилась к нему, захватив с собой для Гинды на субботу фунта три муки. Кстати она сделает богоугодное дело, докажет, что не такая уж она черствая и скупая, как о ней говорят.
Пряча мешочек с мукой под шалью, шла она в дом к Рейчуку, который жил неподалеку от ее свекра. Подходя к дому, она увидела Гинду, которая пискливым голоском сзывала во дворе кур, чтобы бросить им оставшиеся после завтрака крошки.
Нехама торопливо подошла к Гинде и тихо сказала ей:
– Я принесла тебе немного муки на субботу, последние пылинки выскребла, чтобы поделиться с тобой. Ты же понимаешь, что из-за Хевед я вынуждена была для вида тебе отказать. Сама знаешь: сколько им ни давай – все мало. Дырявого мешка не наполнишь. А дашь тебе при ней немного муки, – значит, и ей надо дать. Откуда же на всех наберешься?
– Спасибо, – сказала Гинда, приняв муку. – Гдалья как раз собирался на мельницу. Смелет – и я тут же с благодарностью верну долг. Если наша мука будет почерней, я доплачу, ты не беспокойся.
Разговаривая на ходу, они вошли в дом.
– Что ты, что ты! Упаси бог! Мне ничего не надо. Пусть это будет подарком… – сказала Нехама.
– Об этом и речи быть не может. Что мы – нищие, нуждаемся в милостыне? – обиделась Гинда, – Так я не согласна. Без отдачи я не приму твоей муки.
– Ладно, ладно, договоримся, – уступила Нехама.
Стараясь не подать виду, что пришла выведать что-нибудь о Танхуме, она завела разговор, не имеющий ничего общего с событиями последних дней, но, не выдержав, вскоре выпалила:
– А где твой Гдалья?
– Зачем он тебе? – настороженно спросила Гинда.
– Ничего, просто так. Раз уж я у вас, мне бы хотелось у него спросить, – может, он знает что о Танхуме.
Гинда с притворным огорчением развела руками:
– Ничего сказать тебе не могу. А если он что-либо знает, наверняка тебе расскажет…
– Гинда, родненькая, скажи, что стряслось с Танхумом? Почему ты скрываешь? Может, его и в живых уже нет! – заплакала Нехама.
Она долго сидела и горько плакала. Гинда высыпала муку из мешочка, хорошенько его вытрясла, а Нехама все сидела и, время от времени всхлипывая, дожидалась Гдалью.
И вот, когда она, потеряв надежду его дождаться, совсем было собралась уходить, тот появился. Он очень удивился, увидев Нехаму: с тех пор, как он ее знает, она ни разу не переступала порога его дома. Прежде чем он успел рот раскрыть, чтобы спросить, зачем она к ним пожаловала, Нехама сказала:
– Я пришла к вам узнать, что с Танхумом.
– А почему вы спрашиваете об этом у меня? – не зная, что ответить, притворился удивленным Гдалья.
– Так ведь вы возили хлеб…
– Возил. Ваш свекор тоже возил…
– Свекор ничего не рассказывает, – перебила его Нехама.
– Ну, а что я могу вам сказать? Что мне сказать, если человек дошел до того, что готов был отхлестать шомполами собственного отца, – сказал Гдалья, присаживаясь к столу.
– Свекор мне говорил об этом, но я никак не могу поверить, – взволнованно отозвалась Нехама.
– Ну, значит, реб Бер возводит поклеп на собственного сына, – иронически усмехнулся Гдалья.
– Не знаю, что и подумать, Гдалья, да и думать об этом не хочу. Мне бы только узнать, не случилось ли что дурное с моим мужем.
– Банду разбили, – вынужден был наконец сказать что-нибудь определенное Гдалья.
– Какую банду? – испуганно воскликнула Нехама.
– Ну, тех, что напали на наши подводы с хлебом, – неохотно ответил Гдалья.
– А при чем тут Танхум? – как бы обидевшись за мужа, спросила Нехама.