ТРИ БРАТА
Шрифт:
– Есть, – дружно ответили вооруженные обрезами бандиты.
– Подводы захватить и повернуть в Бурлацк, – продолжал атаман. – Удар должен быть внезапным и стремительным, человек из Садаева покажет вам удобное для засады место, – он опять показал на стоявшего перед ним Танхума, который заискивающе смотрел на него.
– Покажу… А как же иначе?… – угодливо поддакнул Танхум.
– Как только на дороге покажутся подводы, отрежьте им дорогу спереди и сзади и заставьте повернуть в Бурлацк… – продолжал пояснять атаман, как бы не замечая
– Ясно, – последовал ответ.
– Тогда выполняйте приказ. Захватите с собой оружие и боеприпасы – и айда по коням… А ты хорошо верхом ездишь? – впервые удостоил он внимания Танхума.
– Что за вопрос… Я с малых лет к этому приучен.
– Тогда по коням!
Танхум и остальные бандиты быстро отвязали лошадей и по двое в ряд двинулись по направлению к Садаеву.
В бурке, вооруженный обрезом, Танхум ехал на одной из своих буланых кобыл. Бок о бок с ним скакал рябой, со шрамом на лице всадник, который почему-то пристально вглядывался в своего напарника, будто стараясь вспомнить, где и когда встречал его. Плясавший под ним жеребец обнюхивал буланку Танхума и настораживал уши, то ли собираясь сдружиться с соседкой, то ли ударить ее копытом. А та, весело заржав, вдруг припустилась бежать неровным галопом. Танхум натянул поводья.
– Хорошая кобылка! – одобрительно отозвался о буланке рябой. – Твоя или дали тебе?
– Ага, – неопределенно ответил Танхум, избегая смотреть рябому в глаза.
Танхуму вдруг показалось, что этот рябой похож на того самого конокрада, которого он, Танхум, будучи сотским, избил и ограбил.
Мысль об этом нагоняла на Танхума страх.
«А что, если он захочет отомстить мне за то, что я избил его там, в погребе? Что ему помешает убить меня сейчас? – проносились в голове Танхума страшные мысли. – Зачем мне ради хлеба пропадать? Ну, увезут хлеб, увезут – так другой вырастет. Лишь бы самому уцелеть!»
Эти мысли мучили Танхума всю дорогу, тисками сжимали сердце.
– Ты сам-то откуда? Из Садаева, что ли? – начал расспрашивать Танхума рябой.
– Оттуда, – согласно кивнул головой Танхум.
– Зачем же ты пристал к атаману? – удивился он. Танхуму не хотелось откровенничать с рябым, и, чтобы не открывать ему истинной причины своих действий, он ответил на вопрос вопросом:
– А почему вы пристали к нему?
– Я пристал, – с кривой усмешкой ответил рябой, – чтобы бить и грабить ваших. А ты что? Своих бить будешь, что ли?
– Смотря каких. Тех, которые забрали мой хлеб и хотят забрать мою землю, – тех я буду бить вместе с тобой.
– Врешь, – отозвался всадник, ехавший сзади Танхума, во втором ряду. – Посмотрю я, как ты будешь бить своих!
– А что же? Выходит, я молчать должен, если мой хлеб увозят, если у меня землю отбирают, молчать только потому, что это свои? – повернулся Танхум к говорившему, но тот уже безучастно
Танхуму хотелось излить перед кем-нибудь свое горе, но бандиты, занятые своими мыслями, не обращали на него внимания.
«Хоть бы ехали поскорей, – с досадой думал он, – а то, не ровен час, подводы с хлебом раньше времени проскочат то место у запруды, где надо устроить засаду».
– Мы можем, чего доброго, и опоздать, братцы, если не поднажмем, – сказал он вслух.
– Ну, и погоняй свою кобылу, если тебе невтерпеж, – отозвался рябой всадник и, придержав, будто назло Танхуму, своего жеребца, запел сиплым голосом:
Эх, яблочко, куды котишься?
В руки к нам попадешь – Не воротишься.
«Весело тебе, хвороба тебя забери, – выругался про себя Танхум. – Болит у тебя душа о моем хлебе, очень ты горевать будешь, если его и вывезут!»
Поднявшись на холм, Танхум увидел впереди Садаево. Слева чернел лесок, а прямо перед ними сверкала вода.
– Вон там, братцы, за плотиной, и должны проехать подводы с хлебом, – сказал Танхум.
Возле Камышовой балки, которая тянулась вдоль плотины, всадники остановились, завели лошадей в густой камыш и, затаясь, стали следить за дорогой – не покажутся ли подводы.
– А вдруг они задержатся в Садаеве? – сказал рябой. – Что ж, мы целый день и будем торчать в этой треклятой балке?
– Нет, нет, – поспешно заверил рябого Танхум, – они обязательно должны появиться. У красных всё готово было к отправке, хлеб собран, подводы взяты у местных хозяев.
И, как бы подтверждая Танхумовы слова, издали донесся стук приближающейся подводы. Дребезжа и подпрыгивая на спуске, она подкатила к плотине.
Танхум выскочил было из камышей, но сразу же юркнул обратно.
– Не они, – тихо сказал он.
Не прошло и десяти минут, как опять появилась подвода, за ней – еще две. На этот раз подводы ехали медленно, без громыхания и стука, видно было, что они груженые. И когда первая телега выехала на плотину, Танхум ясно увидел на ней своего отца.
– Они, они хлеб везут, – вне себя от волнения и страха закричал не своим голосом Танхум. У него перехватило дыхание, и, почти не соображая, что делает, он вскочил на свою кобылу и вынесся с обрезом в руке на плотину.
– Стой, стрелять буду! – крикнул он в смятении, встретившись взглядом с хмурыми и строгими глазами старого Бера.
Танхум хотел подъехать к первой подводе и приказать отцу повернуть лошадей, но, увидев позади отца человека, вскинувшего винтовку, сделал скачок в сторону и чуть не свалился вместе с конем с плотины. В ту же секунду со второй подводы выстрелил Давид, но пуля не задела Танхума – его спас скачок лошади.
Услышав выстрел, сидевшие в засаде бандиты вскочили на коней и тоже начали стрелять из своих обрезов.