ТРИ БРАТА
Шрифт:
И, как будто угадав его тайные мысли, Евтихий сказал:
– Если хочешь остаться хозяином своего хлеба, тебе остается одно – драться за него не на жизнь, а на смерть.
Евтихий прав, но как драться? Что он может поделать один на все Садаево? Кто ему посочувствует, кто поможет? Разве что Юдель Пейтрах, но какой же он, Юдель, вояка?!
Танхум был растерян. Ему хотелось, чтобы Евтихий подсказал, что надо делать, как быть. Но Евтихий вышел из дому, подозвал одного из мальчишек, занятых шумной игрой, и сказал ему на ухо
Минут через десять – пятнадцать в хату Евтихия вошел высокий белокурый мужчина в новых сапогах, в полугалифе и красиво вышитой украинской рубашке, поверх которой был надет темный суконный пиджак.
– Вот этот человек приехал из соседней еврейской колонии Садаево, – указал Евтихий на Танхума, – он может рассказать кое-что интересное.
Увидев бывшего атамана, Танхум побледнел. Сейчас Бужейко с ним расправится за то, что он улизнул из его отряда.
Бывший атаман с удивлением посмотрел на Танхума.
– Откуда ты взялся, Донда?… Хлопцы сказали, что тебя убили…
– Я в плен попал, пан атаман, еле удрал оттуда.
– А обратно дорогу в отряд забыл? Эх ты, трус поганый!
– Я же был ранен, еле жив остался. Кругом шныряли красные, – оправдывался Танхум.
Бужейко смерил Танхума пронзительным взглядом, недовольно спросил:
– А теперь чего хочешь?
– Беда, пан атаман, большевики забрали у меня хлеб.
Бужейко ехидно улыбнулся:
– А почему ты отдал им свой хлеб?
– А разве они меня спросили? Забрали – и все.
– Куда же они этот хлеб девали?
– Пока он еще на месте, в Садаеве. Есть слух, что они его собираются вывезти в город – для рабочих, что ли.
– Я и без тебя знаю, для кого они хлеб собирают, – разозлился Бужейко. Глаза его стали холодными и злыми, он высокомерно взглянул на Танхума, поднялся и начал расхаживать по комнате, куря цигарку за цигаркой.
– Скажи, где они хранят хлеб? Сколько человек в охране? По какой дороге отправят обоз в город?
На лице у Танхума появилась заискивающая и даже глупая улыбка.
– Продовольственный отряд стоит в Гончарихе, – скороговоркой начал он выкладывать все, что знал. – У нас, в Садаеве, пока только один человек. А по какой дороге станут они вывозить хлеб – кто может угадать?
– Какой такой Давид? Кто он? – сквозь зубы процедил Бужейко.
– А это мой свояк, – пояснил Танхум, – он уже давно у них, у красных то есть, еще до революции с ними связался.
– Так что ж вы там не могли с ним справиться? – иронически скосил на Танхума глаза Бужейко. – Эх, вы, герои, долго ли его там пришить?…
– Да разве он один?… Все голодранцы за него горой. В том-то и беда, что он не один… Как же два-три хозяина могут пойти против такой оравы?
– Это уж как есть, – вмешался в разговор Евтихий, который сидел, в сторонке, расчесывая пальцами свою окладистую бороду и прислушиваясь к пререканиям гостей. – Это уж так, – повторил он, – охотников на чужое добро всегда найдется достаточно. Но сюда они не придут, а придут, так мы их так накормим, что им на вечные времена хватит.
– Вам-то хорошо рассуждать, когда есть кому заступиться, – отозвался Танхум, не сводя глаз с Бужейко.
– А мы сами за себя заступаемся, – взорвался Евтихий. – Каждый должен сам, как только может, защищать свое добро!
– Как же я могу сам себя защищать? – жалобно сказал Танхум. – Меня ограбила голота, что я один могу сделать? Вот потому-то я и пришел к вам посоветоваться, попросить у вас помощи, чтобы вернуть свое добро.
Евтихий ничего не ответил. Он посмотрел на атамана, ожидая, видимо, как тот отзовется на слова Танхума. Но атаман молчал, расхаживая по горнице, посасывая цигарку, и о чем-то размышлял. Наконец Бужейко подмигнул Евтихию, они отошли в угол горницы и долго о чем-то вполголоса говорили. Потом Евтихий подошел к Танхуму и спросил, знает ли он наверняка, куда собираются продармейцы вывозить собранный у крестьян хлеб.
– Думать надо, что в Гончариху, – ответил Танхум.
– А дорогу в Гончариху ты ведь знаешь?… – снова спросил Евтихий. Он наклонился к Танхуму и что-то тихо сказал ему.
Танхум кивнул в знак согласия и направился к выходу.
У порога Евтихий сказал ему на прощанье:
– Только не тяни – узнай, что надо, и приезжай сразу же!
Танхум вернулся домой поздно. Все окна в домах Садаева были темны, люди давно улеглись спать, и Танхум был рад, что никто не видит его приезда. Стараясь не шуметь, он распряг лошадей, поставил их в конюшню и вошел в дом.
Нехама уже спала. Услыхав сквозь сон, что Танхум вернулся, она широко открыла глаза и, как бы оправдываясь, проговорила:
– Прилегла на минутку отдохнуть и сама не заметила, как уснула.
– Не заходил ли кто? – начал расспрашивать Танхум. – Не слыхала ли ты, что с хлебом?
– Я целехонький день дома просидела, как же я могла услышать что-нибудь?
– Завтра разнюхать надо, куда они собираются хлеб вывозить. Может, у хозяек что-нибудь выведаешь?
– А что могут женщины знать?
– Как раз женщины-то и знают. Они раньше всех все знают: кто куда собирается, кто что хочет делать – словом, все, – отозвался Танхум. – Ты найди какой-нибудь предлог – ну, скажем, горшок одолжить или соли занять – и заодно узнай все, что надо.
– Ладно, Танхум, завтра, если будем живы и здоровы, я зайду к соседям, – может быть, они и в самом деле что-либо знают.
Ранним утром Нехама быстрехонько подоила коров и разу же отправилась на разведку.
Перед ее уходом Танхум подробно наказал, о чем и как говорить с соседями, и строго-настрого запретил, упаси бог, болтать лишнее.