Три цвета времени
Шрифт:
– Кяжется, поздравлять меня не с чем, – сказал Мериме. – Я еще не знаю, куда я собираюсь ехать, но я уеду из Франции. Мне надоели архивы, рукописи, библиотеки, салоны, редакция, хочется ехать в Италию или в Испанию. Надо же, наконец, проверить, насколько правдива испанская комедиантка Газуль.
– Так вы не женитесь на Лакост?
– Мне необходимо уехать, чтобы я не захотел жениться, – сказал Мериме.
– А не делаете ли вы ошибки? – спросил Бейль.
– Я думаю, что я от нее спасаюсь, уезжая. Ошибкой было бы остаться.
– Сент-Бев как-то говорил, – произнес Бейль задумчиво и как бы нехотя, – что если к сорока годам комната человека не наполняется детскими голосами, то она наполняется кошмарами.
– Боюсь, что она у меня может наполниться одновременно и детскими
– Что вы клевещете на бедного старика? Я видел его в доме умалишенных в Шарантоне, он умер, когда вы были еще мальчиком, в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Я его знал довольно близко, в нем было что-то общее с Шодерло де Лакло, автором «Опасных связей». Тот был здоровяк, умница, почти гениальный человек, гораздо более опасный, чем де Сад, потому что он осуществлял все в пределах возможности. Что касается старика де Сада, то ведь он только писал, это была только игра воображения и больше ничего. Ему было восемьдесят лет, когда он умер. В Шарантоне протекал грязный ручей, этот дряхлый старик брал розы с подноса своего лакея и, обрывая лепестки, швырял их в грязную воду, иногда брал цветок, кидал его в мутный ручей и с любопытством смотрел, как вода уносит его течением.
– Я, конечно, не сравниваю себя с цветком, но я совершенно не собираюсь быть брошенным в брачную лужу рукой госпожи Лакост.
– Вы говорите об этом так, как будто это не от вас зависит.
– Мне совершенно необходимо дышать другим воздухом. Тут я ни за что не ручаюсь.
Бейль неожиданно для себя взволновался. Ему стало трудно дышать, он остановился на углу, чтобы отдохнуть.
– Кстати, кто эти молодые люди, которых я видел с вами вместе у Кювье? Один – очень толстый с грубым лицом, другой – элегантный с этакой русой бородкой палестинского еврея Иисуса.
– Это молодые адъютанты Виктора Гюго, Теофил Готье – толстый и Альфред де Мюссе – русоволосый щеголь.
– Что же, этот селадон обслуживает литературную славу Гюго? Они, вероятно, хорошо устроились, сначала пишут стихи, а потом старые дамы сделают их префектами полиции, они благополучно переженятся и будут уважаемыми гражданами французской провинции.
– И все для того, чтобы в сорок лет их комната не наполнилась кошмарами, – сказал Мериме едко. – Скажите мне, пожалуйста, почему вы считаете мой побег ошибкой, а сами не женитесь и не служите?
– Служить при Бурбонах? Послушайте, друг мой, – ведь это ужасно! Я, впрочем, не могу сказать, чтобы я не делал таких попыток. Шатобриан [168] считает все мои докладные записки величайшим вздором. Была возможность уехать в Рим с одним поручением – это было непосредственно после смерти папы Людовика Двенадцатого, когда у меня спросили характеристику римских кардиналов. Я хорошо знаю Рим, я назвал самого большого дурака кардинала, незаконного сына Карла Третьего Испанского, хвалившегося тем, что он принадлежит к Бурбонам. Я знаю, что и Карл Десятый остановил свой выбор именно на этом кардинале, что король решил послать меня и Коломба отвезти миллион франков в Рим для подкупа конклава, подобно тому, как Наполеон посылал меня с тремя миллионами русских рублей для обеспечения отступления из Москвы. Из новой поездки ничего не вышло. Решили, что это будет обидно Шатобриану, этому дураку роялисту, и наша поездка не состоялась. Шатобриан одобрил названную мною кандидатуру, но у него ничего не вышло. На этом обрывается моя политическая карьера. Я сделал еще одну попытку, которая целиком отвечает моим теперешним склонностям. Вы стремитесь бежать от книг и рукописей, а я, наоборот, просился на должность помощника библиотекаря по отделу рукописей королевской библиотеки. И что же вы думали? Чиновники библиотеки в самой решительной форме отвели мою кандидатуру. Они заявили: «Человек со странностями Бейля не может быть введен в их среду, так как допуск Бейля к рукописям был бы допуском козла в огород и началом беспорядка в библиотеке». Как видите, и эта попытка потерпела
168
Шатобриан Франсуа Рене, де (1768—1848) – известный французский писатель и политический деятель, игравший видную роль в эпоху Реставрации.
И прежде чем Мериме успел ответить, Бейль поднялся наверх. У Пасты горел огонь. Полтора десятка людей сидели за карточным столом. Красное вино стояло на столике у окна. В комнату ползли серые и холодные лучи рассвета. Корнер, совершенно пьяный, подошел и оперся локтем на плечо Бейля. Его огромные черные глаза бессмысленно уставились на Бейля. Паста разговаривала с матерью в углу, ее муж сидел за карточным столом. Губы Корнера зашевелились, он пытался что-то сказать, но ему не удавалось. Бейль не обращал на него внимания, стараясь только о том, чтобы он не слишком давил на плечо локтем Наконец, Корнер произнес:
– Пять лет ты сюда шляешься. Когда я об этом сказал Метильде Висконтини, то она очень тебя осудила и сказала – «Значит, он мне солгал».
Бейль решительным движением освободился от Корнера, тот грузно повалился на диван. Бейль пошел к себе и написал письмо Коломбу:
«Дорогой брат, печальное событие все равно неизбежно, и если я его предприму вскоре, то это потому, что иначе поступить невозможно. В письменном столе, в зеленой папке, ты найдешь завещание. Прощай!
Анри Бейль».
Потом вынул ящик с пистолетами, осмотрел, поднял курок и положил пистолет на стол. Рука машинально одним привычным росчерком выводила на бумаге рисунок пистолета. Потом вдруг решительно, твердыми шагами Бейль подошел к стене, расстегнул рубашку и приложил дуло. Не чувствуя, как бьется сердце, и не закрывая глаз, с злобной решительностью он надавил тугой курок. Раздался сухой треск, выстрела не последовало. Перед глазами стояли две лампы, два письменных стола, по комнате плыли две кровати, голова кружилась тяжело, но это продолжалось одно мгновение. «Обойдемся без драматических жестов, – подумал Бейль, осматривая пистолет. – Порох сухой, кремень в порядке, но сталь пообтерлась, удар без искры. Пожалуй, что это хорошо». Старательно завернул пистолет, положил в ящик, поставил баул на прежнее место и, вздыхая, как после тяжелой болезни, стал раздеваться. Спал как убитый, как в прежние годы на бивуаках после тяжелых кавалерийских переездов. Утром только письмо Коломбу напоминало о том, что могло случиться ночью. Пошел звать коридорного, так как не было воды для умывания. Вернувшись, застал Коломба, внимательно читающего письмо. Бейль бросился к брату. Коломб поднял глаза, посмотрел строго и, отстраняя его левой рукой, спрятал правую руку за спину вместе с письмом.
– Эта гнусная записка все-таки попала по адресу, – сказал он. – Я не требую от тебя никаких объяснений.
– Да они и не нужны, я не собираюсь вовсе их тебе давать, – сказал Бейль.
– Ну, а все-таки, на какое число назначается это «печальное событие»? – спросил Коломб. – Знаешь ли, я меньше, чем от кого-либо, ожидал этой гадости от тебя.
Коломб заходил по комнате, зубы его стучали мелкой дрожью, руки судорожно сжимались, голова тряслась.
– Подумать только, что если б я опоздал…
– Да ты уже опоздал, – сказал Бейль.
Коломб смотрел на него, не понимая.
– Скажи, что надо сделать, чтобы это не повторилось?
– Это не повторится.
– Как ты можешьручаться? Если бы ты в самом деле нашел себе место в жизни. Ты – математик, займись инженерным делом.
– Я не более как наблюдатель. Быть участником и рабом этой действительности я не собираюсь. Достаточно того, что я умею ее описывать.
Коломб остановился около маленького письменного стола с книгами и рукописями. Его глаза машинально скользили, ничего не читая, по письменному столу. Вдруг огромная кипа бумаги с надписью крупными буквами «Жюльен» привлекла его внимание.