Три дня до небытия
Шрифт:
Она откинулась на спинку сиденья и быстро проговорила:
– Лучше сбавь скорость, а если нужно, то и сверни с трассы. Отец, может, и не видел лица, но скорость сбросил.
– Почему бы не проехать по Хэйвен, – тихо предложил он. Съезд на Хэйвен-авеню был уже рядом, и он бросил машину на правую полосу и тут же съехал с основной дороги, с ревом переключившись на первую передачу.
– Ее кофемолка, – заговорил он, когда они свернули по Хэйвен налево. Вокруг было безлюдно, по заброшенным полям тянулись ряды виноградников – все, что осталось от тех времен, когда здесь был край виноделия. – Понимаешь, в этой истории кто-то что-то перепутал, – продолжал он. – Смотри, когда сегодня мне позвонила Грамотейка –
– Да, примерно.
– Так вот, когда она мне звонила, у нее работала кофемолка. Я ее включил на секунду на кухне, и безошибочно узнал звук. Грамотейка была у себя на кухне… ну, самое раннее в одиннадцать утра.
– А из больницы в Маунт-Шаста тете Мойре когда позвонили?
– Примерно в половине первого.
– А до Маунт-Шаста далеко?
– Миль пятьсот, не меньше. Это почти на границе с Орегоном, – отец покачал головой. – Должно быть, Мойра перепутала время. Если только Грамотейка сразу после разговора со мной не ринулась в Лос-Анджелесский аэропорт, где вскочила прямо в самолет, долетела без задержки и умерла, едва сойдя с трапа.
Дафна поняла одно: ее прабабушка никак не могла добраться до Шаста, однако каким-то образом старушке это удалось. Отец, она уверена, тоже это прекрасно понимал.
– Это она построила Калейдоскоп? – спросила Дафна.
– А, да. Не думаю, что она нанимала помощников. Но чертежи, как она рассказывала, рисовал ее отец. Я никогда его не видел, она называла его Просперо – так его прозвали.
– Просперо из «Бури»? Кем он был? В смысле, кем работал?
– У меня сложилось впечатление, что он был скрипачом.
– Как там в «Буре»? Про музыку, которая подкралась?
Отец вздохнул и процитировал: «Я, смерть отца оплакивая горько, сидел на берегу. Вдруг по волнам ко мне подкрались сладостные звуки».
Дафна знала, что ночью в постели ей станет страшно, но это будет потом, а сейчас, среди знакомых полей и дорог, когда на часах всего 3.30, она просто перевозбудилась, словно выпила одну за другой несколько порций кока-колы.
– Я же говорила, она была ведьмой!
– Нам она была хорошей матерью, – возразил отец. – Хотя, – добавил он, жестом остановив ее извинения, – похоже, что могла быть и немножко ведьмой.
Он свернул направо на улицу Футхилл, которая прежде называлась Шоссе 66 и где еще сохранилось множество мотелей пятидесятых годов. Сколько займет дорога по городу, нетрудно было предугадать, и Дафна уже знала, что дома они будут самое позднее в половине пятого. Отец добавил:
– Мне кажется, Грамотейка тоже покончила с собой.
Дафна не стала отвечать: он наверняка знал, что она тоже так думает.
Над головами прогрохотал еще один бомбардировщик времен Второй мировой войны. Должно быть, и здесь в горах что-то горело.
Завтра отец должен был вести занятие в летней школе Университета штата Калифорния в Сан-Бернардино по теме: «От Твена до современности», а еще его ждала стопка работ, которые нужно проверить. Поэтому когда он открыл банку пива и прошаркал через холл к себе в кабинет, Дафна достала из холодильника колу и пошла с ней в гостиную. Две или три кошки бросились от нее врассыпную: они каждый раз притворялись, будто видят ее впервые.
Самыми старыми частями дома были кухня и гостиная, их построили в 1929-м, когда на месте Сан-Бернандино в основном росли апельсиновые рощи. Дом стоял на склоне, так что более новые пристройки располагались выше: две спальни с двумя ванными комнатами появились в пятидесятых, а над холлом находились вторая большая гостиная и отцовский кабинет, построенные в семидесятых. В нижней части дома стены возводились из камня, покрытого гипсокартоном, поэтому прохладнее всего бывало именно в этой гостиной и в кухне.
Дафна вставила кассету с «Большим приключением Пи-Ви» в гнездо видеомагнитофона и села на диван перед телевизором. Если отец захочет, она посмотрит вместе с ним еще раз, но обычно он засиживался до ночи, готовясь к лекциям.
Плывущие по экрану титры сопровождались знакомой цирковой музыкой, фильм начался с нарисованной на плакате Эйфелевой башни. Дафна помнила, что Пи-Ви это снится – сейчас его должен был разбудить звон будильника. Во сне сквозь плакат прорывалась толпа велосипедистов, а Пи-Ви на своем безумном красном велике, в сером костюме в обтяжку, взвизгивая, как попугай, выигрывал гонку Тур де Франс. Он пересекал финишную черту, разрывая желтую ленточку, и толпа зрителей, подхватив с велосипеда, несла его к стоящему на лугу пьедесталу – а потом какая-то женщина надевала ему на голову корону и вместе с другими зрителями спешила прочь, оставив победителя одного посреди поля…
А потом пошел другой фильм.
Он был черно-белый и начался внезапно, без титров. Зазвучала джазовая атональная мелодия на фортепьяно, но когда в кадре появился океан, шума волн слышно не было, и Дафна еще до первого диалога поняла, что это немое кино.
Это была история двух сестер, Джоан и Магдалины, живущих в доме на калифорнийском побережье. У одной сестры был жених – простодушный рыбак Питер, а у другой жениха не было, но актрисы от эпизода к эпизоду менялись ролями, и Дафна могла только догадываться, кто из сестер повстречал лощеного «плейбоя-романиста» и сбежал с ним в роскошный большой город, возможно Сан-Франциско. Так или иначе, Питера это расстроило. Мимика у актеров была преувеличенной даже для немого фильма – нелепой, почти идиотской, и двигались они как-то странно.
Музыку, выбранную для саундтрека, Дафна никогда раньше не слышала, и ни одну мелодию не узнала. Ее все время раздражало отсутствие определенных нот, которых требовала мелодия, как будто ее подталкивали к кромке дороги, которой нет. И вдруг ей подумалось, что эти подразумевающиеся ноты складываются в неслышную мелодию, почему-то она в этом не сомневалась – и даже была уверена, что могла бы вспомнить и напеть ее, если бы захотела. Но ей не хотелось.
Дафну прошиб пот, и она порадовалась, что сидит. Ей показалась, что диван и вся гостиная начали вращаться. Однажды, когда ее мама и папа устроили вечеринку, Дафна пробралась на кухню и налила себе по капле каждого найденного напитка в пустую баночку из-под арахисового масла «Скиппи» – бренди, джина, бурбона, водки – и утащила к себе в комнату. Когда она допила «коктейль» и улеглась в постель, ее кровать начала вращаться точно так же. Хотя нет, она, скорее, покачивалась: словно дом балансировал на шесте над ямой без стен и дна.
Она увидела руки отца: в одной лист бумаги, в другой каранадаш, царапающий что-то на полях, и вдруг пишущая рука замерла – он почувствовал ее вторжение. Где-то внутри черепа, сквозь рваные звуки фортепьяно, она услышала его голос:
– Что случилось, Даф?
Ей пришлось пошевелить пальцами правой руки, чтобы разогнать ощущение, будто ее держит другая рука, теплая и влажная, но не отцовская. Кто-то стоял у нее за спиной.
Может быть, сбежала все-таки не невеста Питера, потому что на экране он как раз женился на оставшейся сестре. Но бракосочетание проходило в каком-то элегантном викторианском отеле – вместо алтаря был застеленный белой скатертью стол, а за ним, воздев руки, стоял мужчина в черной мантии, голову его венчала белая шляпа без тульи, открывавшая лысую макушку, а поля шляпы были вырезаны треугольниками: так ребенок вырезает звездочку. Мужчина наклонился, прижавшись лбом к скатерти, и лысая макушка в кольце треугольников превратилась в символ солнца, а потом невеста взошла на алтарь с ножом – в кадре на миг мелькнула другая сестра, которая на берегу моря втыкала нож в центр морской звезды…