Три дня в Дагезане
Шрифт:
– А эксперт? Забыл? Демьяныч-то в речке мертвый оказался.
– Напутал эксперт, ошибся.
– Бывает и такое, к сожалению. Так за что ты его?
– Нервы сдали.
– А конкретнее?
– Это личное.
– Догадываюсь. Но ты мне вот что поясни сначала. Помнишь, я тебе носовой платок возвратил?
– Опять тайм-аут берете? Темп сбиваете?
– Да нет, темпом я доволен. Где ты тот платок взял?
– Сам удивляюсь, откуда он у меня в кармане взялся. По виду - это отцовский платок, из мастерской.
– Отцовский? Не ты его выпачкал?
– Нет. Наверно, я захватил его случайно в мастерской Но хоть убейте, не помню когда! Да чепуха это! Зачем вам?
– Вспомни, когда ты его в первый раз увидел?
– Что за смысл?
– Будет и смысл, если вспомнишь.
– Я наткнулся на этот платок, когда вы с Сосновским пошли наверх, к отцу. С пасечником. Я вышел тогда и, проходя мимо вешалки, достал его из кармана куртки. Но как он попал туда?
– Не помнишь? А потом?
– Потом ничего особенного. Убедился, что он грязный, бросил в хижине. Там вы его подобрали. Вернули.
– И что?
– Опять ничего Где-то валяется.
– Сажу ты им не вытирал?
– Что?!
– Все. Спасибо.
Валерий покачал головой.
– На здоровье. Так о чем вы догадываетесь?
– Разговор у вас с пасечником о Марине Викторовне был?
– Игорь Николаевич!.. Откуда.
– Секрета нет, Валерий Демьяныч говорил мне о ваших отношениях.
– Отношениях? Не было отношений, не было! Ох, мало я его ударил! Куда грязную лапу протянул, а?!
– Любите?
– Называйте так.
– Не ожидал.
– Почему это?
– Говорят, молодежь упростила эти отношения.
– Упростила? Десять тысяч лет никто упростить не смог, а мы на глазах у вас переиграли? Чушь собачья! Подонки треплются. Впрочем, я сам такой был. Пока не обжегся.
– Больно обожглись?
– Хоть кричи... Что делать? Ну, скажите, что делать? Вы же все знаете! А тут воды в рот наберете. И никто не скажет. Не любит она меня. И хорошо это. Если б полюбила, совсем бы запутались. При отце отвратительно, а теперь невозможно. Но не легче ж мне от этого! Крутился, паясничал, как шут гороховый. И все. Ничего больше не было. Да и не могло. Не знаете вы Марину.
– Трудно узнать человека за два дня.
– Может быть, и вообще невозможно. Никогда. До конца. Теперь особенно. Много ли людей сами себя знают?
Думаете, Марина за отца из расчета пошла? Любила она его по-своему, хотя не осознала себя, вот что. Час ее не подошел. А внутренне она человек. И меня поняла, наверняка поняла, что за поведением моим ненормальным, скоморошьим настоящее есть, поняла и то, что нельзя, и меня понять заставила. Как Татьяна, если хотите, если смеяться не будете.
– Не буду.
– Это хорошо. Вы хорошо говорили. Но не упростили мы ничего. Это неважно, что сейчас с девчонкой переспать легко... Смотря с какой опять-таки... Люди людьми остаются, и настоящих полно, хоть и циниками представляемся. А каждый надеется сквозь мишуру свет увидеть, не неоновый, настоящий. Да вы поглядите! Здорово-то как!
Мазин посмотрел туда, куда протянул руку Валерий, и увидел между деревьями взметнувшуюся над ущельем арку. Празднично яркие цвета солнечного спектра, неразъединимо переходя один в другой, перекинулись от хребта к хребту над речкой, лесом, снеговыми пиками, высоко и низко, так что вершина радуги трепетала там, где тянулись самолетные трассы, а основания упирались в видимые простым глазом расщелины.
– Хорошая примета, - заметил Мазин.
– Да вы смотрите, смотрите...
И Валерий улыбнулся Мазину, забыв на минуту тревоги, опасения, невеселые раздумья.
"После такой улыбки мне придется поверить всему, что он наговорил", подумал Игорь Николаевич, дожидаясь, пока художник вернется на грешную землю. И он вернулся.
– Что вам еще хотелось узнать?
И тут Мазин задал вопрос, который возник внезапно не только для Валерия, но и для него самого.
– У тебя есть паспорт?
– Паспорт?
– Ну, пусть не паспорт, любой документ, подтверждающий личность.
– Мою? Вы что?..
Валерий, как под гипнозом, вытащил затрепанную книжечку.
– Это удостоверение. Правда, карточка отвалилась.
– Фотография мне не нужна. Спасибо.
Мазин вернул удостоверение и рассмеялся.
– Я ж говорил, что радуга - хорошая примета. А теперь скажи, наконец, за что ты ударил пасечника?
Валерий, сбитый с толку "проверкой документов", не противился.
– Представьте мое состояние. Отец. Марина. Паташон. Все перепуталось. А тут является этот духобор с сивухой.
– Водку принес Демьяныч?
– Со стаканчиками.
– Зачем он пришел? С выпивкой. Он же непьющий.
– Не понимаю. Что-то потребовалось. Предложил выпить. Я отказался. Выпил уже немало и больше пить не хотел. Пил я, чтобы заглушить себя, но напиваться, превращаться в скота не собирался. Но главное - не понравился он мне, вел себя нагло.
– Нагло?
– удивился Мазин, не представляя деликатного пасечника в подобном состоянии.
– Не хамил, разумеется, открыто, но внутренне как-то нахальничал. Развалился, наследил ботинками.
– Какими ботинками?
– Отвратительными, грязными ботинками.
– Тебе не померещились они спьяну?
– Мазин поднялся, отмахиваясь от комаров.
– На мертвом Демьяныче были сапоги, резиновые сапоги, которые привез ему Борис Михайлович.
– Не мог же я так упиться! У меня память на детали.
– Оставим пока... Итак, старик раздражал тебя?
– Действовал на нервы. Вытащил бутылку, не сомневаясь, что я стану пить. Дальше - больше. Слушаю - и ушам не верю. Заговорил о Марине.