Три доллара и шесть нулей
Шрифт:
– Да подождите вы, ради бога! – досадливо оборвал его Вадим. – Что вы душу рвете, когда не знаете, зачем пригласили?
– Прокуратура все же... И потом, господин кричит – «он, он»...
– Все нормально, – успокоил гостя прокурор. – Курите, чай пейте, если хотите... – Сорвав трубку внутреннего телефона, он коротко бросил: – Мила, четыре чая!
– Я чай вообще-то...
– Мила, четыре кофе!.. Вы узнаете этого гражданина?
– Нет, – с опаской посмотрев на Мариноху, ответил толмач.
– Да как это нет?! – взорвался тот. – Ты чего тут головы прокурорам морочишь?! Утро третьего июня помнишь?
– Нет.
– Ты ччче?!! Быкуешь, полиглот?! Как же ты языки учишь, если не помнишь даже того, что с тобой две недели назад происходило?!
Было видно, что Мариноха, раздавленный обстоятельствами несовершенной сделки, в последнее время находился не в самом хорошем расположении духа.
– Я этого бандита первый раз вижу.
Струге понял, в чем дело.
– Леонид Алексеевич, сядьте сюда, за общий стол. Сейчас нам кофе приготовят, мы все успокоимся... Вас как зовут, гражданин переводчик?
Переводчик по фамилии Гранцев понял, что Мариноха в кабинете прокурора находится приблизительно на тех же основаниях, что и он, и отрицать факт общения с ним на привокзальной площади не имеет никакого смысла.
Мила еще не успела внести разнос с угощением, а разговор уже завязался. Да завязался так сильно, что бизнесмен и Гранцев вспоминали день убийства Бауэра с точностью до наоборот.
– Не было никаких разговоров о флаге, – говорил Гранцев, упрямо глядя в окно. – Бауэр поинтересовался, где находится гостиница, и я ему ответил. Ни о флаге, ни о гербе, ни о погоде речь в то утро не шла. Мы поговорили, после чего он, в сопровождении вот этого господина, поехал в гостиницу. А я поехал к себе в офис. И более мы не виделись.
– Но я же своими ушами, – Мариноха подергал пальцами мочки, – слышал, как он показывал на мэрию и что-то говорил о флаге! «Флэтиг», это что по-твоему, грамотей?! И еще он сказал – «морден»! Мол, флаг мордой наоборот повесили! А потом этот мент приехал, и мы доказали, что так и есть! Мент этот, у него еще фамилия такая странная...
– Эйхель, – подсказал Пермяков.
– Точно! Эйхель! Ну, тот, который флагом занимался!
Переводчик тоскливо смотрел в окно и делал губы бантиком, давая всем понять, что немецкий знает лучше Маринохи.
– Так как? – уточнил Пащенко, крайне заинтересованный диалогом.
– Не «флэтиг», а «фертиг»! – взорвался Гранцев. – Я предупредил его, чтобы он был осторожным, ибо город Тернов – не самое лучшее место для того, чтобы кому-то давать в руки фотоаппарат с просьбой снять на фоне памятника старины! И он ответил: Mit solchen Meuchelmцrdern werde ich bald fertig! – «С этими бандитами я живо разберусь!» «Морден»... Это у тебя – «морден»! Девальвированная...
– Даже так?.. – задумчиво пробормотал Пащенко, не обращая никакого внимания на раздутого от гнева, словно индюк, Мариноху. – Сам разберется? Смело. Словно знал, куда ехал.
– Как будто кто-то не знает, куда едет, отправляясь в Россию... – проворчал Гранцев.
Струге молча, едва видимым жестом, подозвал Пермякова. Так же тихо, незаметно, спросил:
– Что у тебя изъято и хранится в качестве вещдоков?
Пащенко, Гранцев и Мариноха продолжали диалог, и из них троих лишь прокурор изредка бросал взгляд в сторону стола в углу кабинета, на который его подчиненный выкладывал вещи.
Белая рубашка с воротником, который раньше тоже был белым, потом, две недели назад – красным, а теперь – черным. Половины воротника не хватало, эта часть была направлена на экспертизу. Пиджак, и на нем не было никаких видимых изменений цвета, потому что он был изначально черным. Однако и у него не хватало части воротника. Значит, что-то и на нем все-таки было...
Маленькая записная книжица в сафьяновом переплете, почти такая же, как у Пащенко, только толще. Еще документы с открытой визой и почти новая тетрадь в клеточку.
Выбрав из всего предложенного книжицу и тетрадь, Антон Павлович придвинул их к себе, поймал взгляд Пащенко и поморщился, указывая подбородком на Мариноху.
– Хорошо, Леонид Алексеевич, – мгновенно среагировал Вадим. – На сегодня спасибо. Очень обяжете следствие, если в ближайшее время не станете покидать город ни под каким предлогом. Не нужно этого делать, ладно?
Недовольный тем, что ему дважды повторили то, что ему было ясно с первого раза, Мариноха вежливо со всеми попрощался, бросил уничтожающий взгляд на Гранцева и вышел.
Записную книжку переводчик «разобрал» быстро. Номера телефонов, адреса, фамилии и имена. Все для него было просто, и он читал содержимое сафьянового блокнота, как с театральной афиши. Герр Бауэр, как истый немец, содержал все записи в порядке.
То, что с тетрадью все оказалось гораздо сложнее, Струге понял, рассматривая лицо Гранцева, когда тот просмотрел содержимое первых двух страниц. Бегло просмотрел, невнимательно. Перелистнув их, он распахнул тетрадь посередине, потом немного почитал в конце. И все это время с его лица не сходило выражение растерянности.
– Что не так? – помог ему начать разговор Струге.
– Все не так, – странно отреагировал переводчик.
– А конкретно? – полюбопытствовал Пащенко, которого стала раздражать манера поведения независимого толмача.
– Я могу перевести все, что здесь написано. Тем паче что написано немного. Четыре страницы в начале, три в середине и две в конце. Но могу вас уверить в том, что все написанное не имеет к Тернову или к кому-то из проживающих в нем никакого отношения.
Пермяков покосился на Гранцева.
– Могу без экспертизы сказать, что все тексты написаны в одно время. Смущает лишь то, что износ тетради предельный, а текст как будто написан не более пяти лет назад. Так кажется, во всяком случае.
– Слушай... – пробормотал Пащенко. – А не могло это быть написано в годы Второй мировой?
– Исключено, – отрезал Струге. – Текст написан шариковой ручкой. В то время их еще не было. А вы что скажете, Гранцев?
Тот пожал плечами:
– Исходя из устойчивых словосочетаний, могу вас заверить, что это текст свежий. Однако Бауэр, если, конечно, это писал он...