Три еретика
Шрифт:
– Нам жаль верхних столбцов «Пчелы». Там тратится напрасно сила, не только не высказавшаяся и не исчерпавшая себя, а, может быть, еще и не нашедшая своего настоящего пути. Мы думаем, по крайней мере, что при большей сосредоточенности и устойчивости, при большем внимании к своим трудам, она найдет свой настоящий путь и сделается когда-нибудь силою замечательною, быть может, совсем в другом роде, а не в том, в каком она теперь подвизается. И тогда она будет краснеть за свои верхние столбцы и за свои беспардонные приговоры… Веяние кружка, интересы минуты настраивают часто вопреки нашей воле каким-то странным образом наши взгляды. Особенно вредно в этом случае действует петербургский климат. Говорят, стоит только переменить климат, уехать за границу, особенно в Лондон, – и можно получить совсем другое настроение и воззрения…
Завершая этим пассажем изложение обширной статьи «Современника», напоминаю
29 мая «Северная пчела» отвечает «Современнику». Отвечает официально, в передовой статье. В верхних столбцах. Вот этот ответ:
– «Современник» и в апрельской книжке не оставил нас без намеков и замечаний. Намеки, сделанные им, касаются лично одного из наших сотрудников, Павла Ивановича Мельникова, кстати сказать, вовсе не заведующего верхним отделом нашей газеты, а замечания относятся к другому нашему сотруднику, которому принадлежит большинство передовых статей «Пчелы» по русским вопросам с начала настоящего года. Г-н Мельников сам принял на себя труд ответить на намеки, касающиеся его влияния на «Северную пчелу», и тем избавил нас от необходимости говорить за него от лица редакции; а сотрудник, которому «Современник» сделал некоторые замечания за его «верхние столбцы», принял эти замечания с искренней благодарностью и очень рад опытным указаниям, по которым он может поверить свои убеждения. Ему нечем обижаться…
Надо признать, что Лесков выходит из боя не без изящества и при полном достоинстве… Впрочем, нет. Ему не удастся выйти из боя, и это станет ясно буквально через день. Дело в том, что, пока все это пишется, Апраксин-то двор уже горит. И прокламация «Молодая Россия» уже гуляет по рукам. И Достоевский уже идет к Чернышевскому просить, чтоб тот не поджигал Россию…
Мельников в эти дни пишет «Несколько слов г. автору „Внутреннего обозрения“ в „Современнике“».
Статья эта, написанная несколько коряво, со следами спешки и раздраженности, появляется в том же номере «Северной пчелы», от 29 мая. В нижних столбцах.
Вот она:
«В апрельской книжке „Современника“, в отделении „Внутреннего обозрения“ несколько страниц посвящено „Северной пчеле“ по поводу отзыва ее о г. Чернышевском. Дело понятное: иначе и быть не могло! „Пчела“ „Современнику“ стала ненавистна; но не столько за отзывы ее о г. Чернышевском, сколько за ее независимость, при которой она не кланяется никому ни направо, ни налево. „Современнику“ очень хорошо известно, что вся сила „Пчелы“ заключается в ее независимости, и потому нападать на нее прямо он не может. „Современник“ не может простить „Северной пчеле“, что она, будучи либеральной газетой, осмеливается иметь свое, независимое от влияния „Современника“ мнение, действует не по указам г. Чернышевского и даже порицает его за некоторые статьи, отдавая, впрочем, ему полную справедливость за другие. Но, будучи бессилен для того, чтобы прямо, открыто напасть на „Пчелу“, автор „Внутреннего обозрения“ мишенью своих выстрелов избрал меня. Это я принимаю за вызов на личный ответ… Здесь – личное мое объяснение. Г-н составитель «Внутреннего обозрения», не подписывающий своего имени в «Современнике», так же как и я не подписываю своего в «Пчеле», называет меня по имени, отчеству и фамилии. После этого я мог бы также назвать г. автора «Внутреннего обозрения» по имени, отчеству и фамилии. Но если другие не соблюдают правил литературного приличия, то это не дает мне права самому сделать такой же неприличный поступок…»
Ничего. Все знают автора «Внутреннего обозрения»: Григорий Захарович Елисеев. Тот самый, который два месяца назад первым обжег в «Искре» Никиту Безрылова.
П.Мельников продолжает:
«Никакого разделения „Северной пчелы“ на верхние и нижние столбцы нет. Особенное участие мое в нижних столбцах ограничивается лишь рассмотрением статей, присланных для них посторонними сотрудниками. И я, и все прочие члены редакции пишем и в верхних, и в нижних столбцах. Из этого видно, что размежевание „Пчелы“, сделанное „Современником“ с целью поласкаться к людям той силы (так! – Л.А.), которая не исчерпалась и т. д., есть не более как плод изобретательской способности. «Русский дневник» никогда не был такой газетой, как думает автор «Внутреннего обозрения», что доказывается его содержанием и прекращением…» (Вот он, намек на трения с начальством.)
«Действительно, – пишет далее Мельников, – я давал свои статьи редакторам „Современника“.
Выражениями январского «Свистка» я не мог обидеться, во-первых, потому, что выражение «Свистка» не столько обидно, сколько непонятно. Я, признаться сказать, только из апрельской книжки «Современника» и узнал, что «Свисток» удостоил меня чести быть освистанным. Покорнейше прошу принять хотя позднюю, но тем не менее искреннюю благодарность за это. Быть освистанным в «Свистке» теперь, в глазах людей, достойных уважения, честь немалая.
Г-н автор «Внутреннего обозрения» или моих «Писем о расколе» не читал, или «Жезла», «Увета» и «Пращицы» не видывал, иначе он не сказал бы того, что сказал. А может быть, он говорит чужие слова. (Историку церкви Елисееву это замечание должно быть особенно обидно. – Л А)
В изданных мною письмах проводится следующая мысль, – объясняет Мельников и далее берет курсивом следующие пять строк: – Раскольники не заключали и не заключают в себе ничего опасного для государства и общественного благоустройства: двухсотлетнее преследование их и ограничение в гражданских правах поэтому было совершенно излишне и даже вредно, а раскольники вполне заслуживают того, чтобы пользоваться всеми гражданскими правами.
Г-н автор «Внутреннего обозрения» находит, что такой взгляд сильно поизносился… Смею думать, что взгляд мой не износился, так как со времен «Жезла» и «Увета» во всех сочинениях о русском расколе говорилось совершенно противное моим словам. Я сам прежде смотрел на раскол так же, как и другие авторы; но, занимаясь изучением его не со вчерашнего дня, пришел к убеждению, что раскольники вовсе не заключают в себе тех элементов, за мнимое присутствие которых они два века подвергались то преследованиям, то ограничению гражданских прав. Г-ну автору «Внутреннего обозрения», вероятно, желательно, чтобы я об этом предмете говорил противное; чтобы я говорил, что раскол заключает в себе те элементы, за подозрение которых преследовали его последователей. Не буду. Потому не буду, что это было бы ложью и по отношению к раскольникам крайней несправедливостью и даже клеветою. Конечно, можно сделать и доказать, например, что в раскольниках есть присутствие демократизма. Чего нельзя доказать? Нужна только известного рода ловкость… (Это уже ответ Щапову. – Л.А.) Цель оправдывает средство, скажете вы; но какова бы цель ни была, дело все-таки будет нехорошо, если в основание его положена ложь. Притом же это правило старое, оно уже сильно поизносилось иезуитами, которых, кажется, нельзя заподозрить в политической честности.
– Вот ответ мой на вызов г. автора «Внутреннего обозрения», – заключает Мельников, – ответ первый и последний. Пусть «Современник» печатает про меня что ему угодно… другого ответа он от меня не дождется… Я от всей души буду радоваться всякой насмешке, всякому порицанию, исходящим из лагеря свистунов… Упасть во мнении свистунов лестно для всякого, кто, делая, знает, что он делает, и не поклоняется несбыточным химерам, созданным разгулявшимся воображением».
Объяснение это появляется в «Северной пчеле» 29 мая.
Назавтра, 30 мая, появляется там роковая статья о пожарах: «Насколько… уместны опасения, что поджоги имеют связь с последним мерзким и возмутительным воззванием, приглашавшим к ниспровержению всего гражданского строя нашего общества, мы судить не смеем. Произнесение такого суда – дело такое страшное, что язык немеет и ужас охватывает душу…»
Правильно немеет язык, правильно ужас охватывает душу – тут литература попадает в сферу, где ставки стоят уже не литературные… Статьи о пожарах сыграют убийственную роль в судьбе нескольких литераторов; я хочу, чтобы современный читатель представил себе некоторые психологические оттенки. Одно дело, когда Писемский смотрит на пожар, что называется, из окна кареты, и другое дело, когда Мельников, вызванный из Петергофа панической телеграммой, обнаруживает, что его дом сгорел, что вещи и книги его разграблены, что старинный образок Спасителя, подаренный его предкам Иваном Грозным, украден… И со всех сторон крик: «Поляки поджигают!» Тут кто угодно дрогнет.