Три горы над Славутичем
Шрифт:
Теперь оба вскочили с седел и стояли друг перед другом. Хорива трясло и трясло. Он глядел распахнутыми до предела серыми глазами на умолкнувшего Кия. Наконец, срываясь в рыдание, отозвался:
— Всегда буду с тобой, княже!.. Всегда буду с полянами… Клянусь Дажбогом!
Кий провел рукавом по взмокшему лицу, приблизился и, не говоря более ничего, крепко прижал к себе Хорива, все еще дрожавшего, как вспугнутый конь.
18
ВОЛЧЬЯ ПРАВДА
Скошенное сено, уже высохшее, душистое, но еще не собранное, лежало
Тут же неподалеку, за долгим рядом выкорчеванных корней, тревожило взор побитое конями желто-зеленое ячменное поле, недозревшее, неубранное. Ряды побитых колосьев клонились под разными углами в разные стороны, как клонятся под вражескими стрелами ряды наступающих пеших бойцов.
На освещенном солнцем вывороченном корне сидела ящерка-невеличка, вся не более пальца, серо-бурая и потому на корне неприметная. Грелась, моргала и была готова, чуть что, юркнуть в убежище. В побитом ячмене, стрекоча, скакали туда-сюда голенастые кобылки, одни — цвета колосьев, другие — как трава, третьи — как земля. Над ними парили прилетевшие от реки различной величины стрекозы, а в вышине распевали наперебой свои замысловатые песенки невидимые жаворонки.
— Птахи высоко летают — не к дождю.
— Благодатный край! В других землях, сказывают, то сплошь одни дожди, то одна сушь.
— Земля наша, спору нет, благодатная. Да в ней свои беды. Вот заготовлю сена на зиму. Много ли моему ратаю достанется? Тому дай, этому дай, дружине княжьей дай…
— Такие беды, друже, в любой земле. Ты — про свою беду, а у меня — своя. Вон она, перед тобой… Что делать теперь, как быть? Не ведаю…
Сидели на корнях, меж скошенным сеном и побитым ячменем, два бедных Полянских хлебороба. Пропотевшие сорочки скинуты, тут же на корнях сушатся. Белые шаровары стали серыми. Медные спины и шеи. Золотые, как спелое жито, усы. Два добрых соседа, еще пращуры их подружились, сев на землю здесь, в благодатном краю, где Десна подходит к Днепру. Когда-то, во времена пращуров, их племена были разные и по-разному назывались, хотя говорили одной речью, ходили в одни походы и сели на одно поле. Теперь все они поляне…
Тот, чье поле потоптали, все глядел перед собой, свесив меж расставленных колен тяжелые руки, и ничего уже будто не видел. Так бывает, когда беда нежданная затмевает свет: глядишь — и не зришь.
Не чужаки пришлые набежали и погубили весь труд хлебороба, всю надежду его, — свои же, дружинники Полянские, проскакали, хмельные да шальные после счастливой охоты. Что за дело им, баловням, до пролитого здесь пота хлеборобского, до намозоленных рук хлеборобских?
Пока был князь Кий — на коротком поводу держал свою дружину, не позволял озоровать. Теперь ушел к царю ромейскому. Сказывают, не воротится. Брехня! Не может того быть. Воротится князь, наведет порядок в своей земле.
Оставил Кий на Горах княжить молодшего брата своего Щека.
Смышленого, ничего не скажешь. Да не грозного. Вот и…
Ходил наш хлебороб к самому тому Щеку — челом бить. Ласково принял его Щек, не обидел, внимал уважительно. Но и
— Так ведь сами дружинники тот хлеб конями топчут! — воскликнул тогда несчастный. — Не одного зерна прошу — управы ищу на обидчиков, правды ищу. Кто оборонит поле мое? Чур?!
— Поле твое, — ответил спокойно Щек, — те самые дружинники и оборонят, на которых управы просишь. А мне как обидеть их? Ну, побаловались, во хмелю были, с кем не случается… Велика туча — мал дождь! А обижу я дружину — кто оборонит нас с тобой? Придут гультяи — весь твой хлеб возьмут. Придут древляне — еще не так твое поле потопчут. Придут обры страшные, коих ждем уже, — дочерей твоих в полон угонят, тебя самого и вовсе живота лишат…
Разумно говорил Щек. Да неправедно. Где же искать простому полянину в родной земле своей суд-управу на обидчика, где правду искать?
На кого надеяться? На богов? Не помогают боги — знать, прогневила чем-то их земля полянская… Не с секирой же, подобно гультяям, на своих идти в такой час, когда про обров весь Подол, будто борть, гудит…
— Что сказать могу? — отозвался другой хлебороб, выслушав беднягу и пытаясь утешить его. — У богатого не проси, ему всегда мало, он первый прибедняется, тебе не даст — с тебя же и возьмет. Опять же, тут род княжеский, им все теперь дозволено. Им-то что? На горе сидят — не сунься. А нашего брата-смерда все, кому не лень, топтать будут — и гультяи с поля, и обры, и своя же дружина полянская. Так было, так будет всегда, какой бы ни был князь, добрый ли, строгий ли. Они — на горе, мы — внизу.
— Как же быть, друже?
— Как быть? А расскажу-ка я тебе сказку. Про волчью правду. Внимай же… Расположились, стало быть, волки в терновнике, на берегу Десны-реки. За недоеденную телку принялись. Да за разбор дел звериных. Первым разбирали дело оленя. «Чем еще олень недоволен?» — спросила волчица, усмехаючись. «Так он недоволен, что мы его еще не съели», — развеселились переярки. А волк пояснил, что олень тот на лису челом бьет, она олененка хвостом задела, напугала. «Так не желает ли олень с нами равняться?» — возмутилась волчица. «К тому же, — заметили переярки, — лисица нам родня». И присудили волки того олененка съесть. Чтобы не пугался. А потроха отдать лисице. Чтоб не обижалась…
— Хорошая твоя сказка.
— Еще сказке не конец. Внимай далее. Другое дело касалось зайцев. И рассудили волки так, что непременно один кто-то из них повинен заведомо, а посему надобно съесть обоих. Чтобы виноватый так или иначе кары не избежал. Мудро, что тут скажешь!..
— Сказка твоя хороша, да сыт ею не будешь.
— Не печалься, друже. Сколько смогу, дам тебе зерна. Чем богаты, тем и рады. А буду я в нужде — к тебе приду. Нам, небогатым, помогать друг другу надо… А с княжеским родом не спорь, про волчью правду помни.