Три кита: БГ, Майк, Цой
Шрифт:
Да хрен вам.
Майк в ту пору уже выглядел практически «как все». Однако к своей достаточно заурядной одежде, в которой он и проходил всю жизнь (в отличие от меня, Цоя, Гребенщикова, который уделяет определенное внимание внешнему виду), Майк пришел не сразу. Период хиппизма его не миновал.
Как и Гребенщиков, Майк никогда не был «системным» хиппи, но околохипповская компания в какой-то момент времени его притягивала.
Впрочем, как и большинство тех, кто в начале-середине семидесятых «подсел» на рок-музыку.
Тогда, в семидесятых, он даже ушел из
Мама через дальних знакомых обнаружила его в Киеве, Майк вернулся, но о своей поездке не рассказывал. Я точно знаю, что у него был опыт «стопщика» – любимый хипповский способ передвижения по стране, – но эта глава жизни Майка всегда оставалась закрытой, по непонятным причинам он об этом никогда не рассказывал.
Я подозреваю, что у него был какой-то неудачный роман. Майк вообще был парнем влюбчивым и в своих отношениях с женщинами достаточно трепетным, даже чуточку старомодным.
Его любимым писателем был Тургенев – это кое о чем, да говорит.
В 1974 году Майк уже познакомился с Гребенщиковым, играл на бас-гитаре в уже упоминавшейся в этой книге группе Владимира Козлова «Союз Любителей Музыки Рок» – можно только воображать, что это была за бас-гитарная игра. Майк и в зрелые годы с трудом представлял себе эту часть работы в группе – скорее всего, он просто играл, что называется, «по точкам», вставляя иногда стандартные рок-н-ролльные ходы – по сути, куски мажорных гамм. Но по тем временам все, что было сыграно со сцены на электрических гитарах, – все это уже было здорово.
В компании Гребенщикова, на основе общих музыкальных интересов и вкусов, была создана кратковременная коллаборация «Вокально-инструментальная группировка имени Чака Берри».
Что играла «группировка» – ясно из названия, играла, как и любая другая группа Ленинграда того времени, редко и мало.
Сейчас, ознакомившись с массой воспоминаний, молодой читатель может сделать вывод, что в начале семидесятых в Ленинграде были группы, которые «играли» так же, как The Rolling Stones в «Марки» или The Beatles в «Каверне» – то есть в нормальных клубах, куда люди ходили и каждый вечер слушали любимых артистов.
Ничего похожего в Ленинграде и вообще в СССР даже близко не было.
«Группы» были больше названиями, чем, собственно, группами, о музыкальных клубах слышали только особо продвинутые, а рядовой житель СССР даже не знал, что где-то в мире что-то такое существует. Концерты же отечественных групп были очень редкими и наполовину тайными, в школах (на выпускных вечерах), в институтах (на очень редких студенческих праздниках) или и вовсе проходили в залах мелких ДК и были приурочены к самым разным советским праздникам и памятным датам, вплоть до Дня Победы.
На День Победы «группировка», правда, не играла (были группы, которые умудрялись прицепиться к этим памятным дням), в остальном же все было так, как у всех.
Не было приличных инструментов, хоть сколько-нибудь вменяемой аппаратуры, помещения для репетиций и ощущения безопасности. За то, что ты играешь рок-н-ролл, легко могли забрать в отделение с непредсказуемыми последствиями.
Вот так и жили.
Однако в конце 70-х наступил какой-то период затишья во власти – предвестник паралича, потом, когда паралич подойдет уже вплотную, власть встрепенется. Придет Андропов и начнет судорожно закручивать гайки, сажать музыкантов в тюрьмы (Андрей Романов из группы «Воскресение»), высылать их на сто первый километр (Жанна Агузарова), публиковать списки запрещенных для ПРОСЛУШИВАНИЯ (!!!) групп (Pink Floyd, а также «Аквариум», «Кино» и, само собой, «Зоопарк»)… Но тогда, во второй половине 70-х, – об этом вспоминает и Борис Гребенщиков – была какая-то стагнация, временная передышка.
Наша компания молодых панков тоже ощутила это – когда мы начали наряжаться в брюки дикого покроя и украшать себя булавками, поначалу нас никто из милиции не трогал: указаний на «борьбу с панками» не было, а на хиппи, которых хватали по привычке, мы похожи не были.
Именно в тот период, на исходе 70-х, Майк и Борис записали «Все братья – сестры» – на берегу Невы, на один магнитофон, через один же микрофон и с одного дубля.
«Все братья – сестры» – это первое, последнее и единственное эхо Вудстока в нашей стране.
Не хипповской идеологии, отнюдь. Далеко не все зрители концерта в Вудстоке и уж совсем не все группы, выступавшие там, были хиппи. Это был просто дух, идея – бесплатного искусства, свободной музыки, – ведь и на Вудстоке организаторы в какой-то момент махнули рукой и разрешили пускать зрителей на огороженную поляну бесплатно (хотя предварительно продавались билеты).
Это было на самом деле очень здорово (я о записи альбома Майком и Борисом), что слышно и в музыке – даже сейчас.
Она звучит очень естественно. И дело не в том, что это концертная, «прямая» запись.
Если сравнить эту запись с многочисленными концертными записями Майка, «Зоопарка» и «Аквариума», то разница эта слышна, она ощутима.
Любой концерт все-таки готовится – и чем дальше, тем больше и сложнее его подготовка. Директоры, администраторы, охрана, аппаратура, зал, бюджеты, зарплатные ведомости, свет, уборщицы – вокруг любого концерта столько суеты и головняков, что нужны очень большие вложения, чтобы все это не отразилось на конечном результате, на музыке, которую слышит человек, сидящий в зале.
На попсовых концертах русских эстрадных артистов на это никто вообще не обращает внимания, и вся бухгалтерия – как белая, так и черная – слышна и видна с первых нот, взятых под фонограмму разряженным певцом.
На рок-концертах тоже достаточно технической и административной грязи – прямая, по задумке, передача энергии и смыслов от артиста публике превращается в «мероприятие». А где «мероприятие», там нет и не может быть рок-музыки.
«Все братья – сестры» – идеальная «прямая передача». Кроме музыкантов и слушателей, здесь нет никого, никаких посредников. И никакой головной боли для музыкантов. Все это слышно – Майк здесь играет и поет свободно, не зажато, как у него (да и у любого артиста) бывало на «больших официальных концертах».