Три кита: БГ, Майк, Цой
Шрифт:
Свин и «АУ» делали бытовые зарисовки, но они не были сделаны талантливо – они были очень клаустрофобичны, предназначены для очень узкого круга потребителей-слушателей, в основном для самих же артистов. Ну, или для тех, кого притаскивал на концерты Свина Артемий Троицкий, – в большинстве своем в музыке ничего не понимавших, ее не знающих и не любящих, а приходивших на концерт как на какую-то очередную «акцию» или инсталляцию. Лишь бы было непохоже на «совок». Если не похоже – уже хорошо.
Сейчас тоже таких людей наша страна имеет в достатке, и они считаются людьми уважаемыми и разбирающимися в
В «бытовухе» песен Свина было все – драйв, юмор, злость, рок-н-ролл, – но в них не было красоты.
Витька же – как художник – к красоте стремился во всем. Это, наверное, и есть то главное, что выделило его из весьма уже большой к началу восьмидесятых толпы самодеятельных рок-музыкантов.
Стремление к красоте и ее понимание.
Майк умудрялся находить красоту в самых простых вещах и, кроме этого, играл настоящий рок-н-ролл – совершенно не похожий ни на что из того, что исполнялось на ленинградских и московских «сейшенах». Это была в чистом виде западная музыка. То есть максимально аутентичная – если говорить о рок-н-ролле семидесятых.
Советская, русская рок-музыка была подделкой – и довольно грубой, плохой – Цой это слышал прекрасно, и увлечь его это не могло. Поэтому он и оказался тогда не в какой-нибудь рок-клубовской громогласной «тяжелой» группе, а в «Автоматических Удовлетворителях» – одной из немногих команд, игравших что-то хоть как-то приближенное к реальности.
Мелодике же Витя учился у Beatles – во время всеобщего болтания по вечерним улицам он напевал песни Леннона (а это совсем непросто), и, услышав «Аквариум», – у Бориса Гребенщикова.
В отличие от «немелодиста» Майка, БГ поражал именно мелодикой.
Это совершенно отдельная история, и многие из тех, кто слушает и даже любят «Аквариум», со мной не согласятся – как, например, Дмитрий Дибров, сказавший однажды с телеэкрана что-то вроде: «Ну, какая у тебя музыка, у тебя же стихи гениальные, а музыка – так себе…»
Думаю, он сильно обидел тогда Гребенщикова, сидевшего рядом с гитарой.
Не услышать музыку в «Аквариуме» – это надо умудриться.
Думаю, что Диброва просто занесло тогда, иногда он начинает говорить как глухарь – поет, себя не слыша.
Как музыкант он просто не мог не слышать волшебной мелодики песен Гребенщикова и ляпнул невпопад – не подумав. Бывает. Дибров – умный парень, и даже умные люди иногда допускают в разговорах, скажем так, неточности.
Он был страшно закомплексован, Цою нужно было одобрение. При этом он стеснялся показывать свою новую песню, ставшую впоследствии главным украшением первого альбома группы, – «45» – и поэтому песня пролежала у него в голове почти полгода безо всякого движения.
Лето'81 было судьбоносным и определяющим. Компания битников (мы уже называли себя битниками, а не панками – панком остались Свин-Панов и особо верные ему музыканты, имен которых я сейчас почти и не помню) сплотилась и каким-то естественным путем отделилась от «АУ» Свина.
Сейчас я могу сказать, что если проводить параллели с мировой рок-музыкой, то Свин остался в гаражах MC5,
Мы уже плотно общались с Майком, которого Цой считал (совершенно необоснованно) лучшим ритм-гитаристом СССР и (обоснованно) лучшим автором рок-н-ролльных песен и учился у него, слушая и играя эти песни. В коммуналке Майка на Разъезжей (на самом деле – на Волоколамской, но мы привыкли определять ее местоположение как «Разъезжая» – это лучше звучало) мы проводили довольно много времени – почти каждый вечер, – с неизменным сухим вином и музыкой Болана, Джаггера, Боуи и Лу Рида.
Были мы уже знакомы и с Борисом Гребенщиковым – главной фигурой в развитии творчества Цоя и всей истории «Кино».
Принято считать, что все случилось быстро и легко – ехали мы, дескать, в электричке, Цой пел свои песни, а неподалеку сидел Гребенщиков – услышал, ему понравилось, он подошел, тут же подружился и пригласил «ребят» (то есть нас) в студию, где и записался немедленно альбом «45».
Это чистая легенда, в реальной жизни все было прозаичнее и, главное, значительно дольше. Электричка, возможно, и была – мы действительно ездили однажды на концерт «Аквариума» в Петергоф, где находились университетские общежития, в которых и устраивались время от времени полуподпольные концерты, возможно, и возвращались обратно в одном вагоне с «Аквариумом», – но, во-первых, все – и «Аквариум», и мы – были совершенно безнадежно пьяны, во-вторых, с «Аквариумом» мы уже были знакомы (через Майка и Михаила Васильева-Файнштейна – бас-гитариста и директора «Аквариума»).
Поэтому ни о каких «откровениях» и «прозрениях» в электричке не может быть и речи – хотя для легенды это красиво.
В жизни все проще и дольше – как всегда.
Всю зиму 1981 года мы болтались по улицам, сидели и пили у Майка, сидели у Цоя или у меня и без конца слушали музыку – от The Who и The Beatles до Игги Попа и The Stranglers (на Игги Попе особенно настаивал Гребенщиков, который некоторое время был совершенно очарован его творчеством, – правда, с БГ мы общались тогда еще заочно, ходили на квартирные концерты «Аквариума», один раз – на концерт, кажется в ДК Цюрюпы, после которого поехали в гости к Файнштейну и там весело напились).
Витька начал писать песни – как-то само собой получилось – вдохновленный музыкой Болана, он написал «Песню для МБ», показал он ее позже «Друзей», но, оказывается, написана она была пораньше, и больше всего напоминала «Spaceball Ricochet» T. Rex – любимым нашим альбомом в ту пору был Slider, и Витька постоянно напевал Metal Guru.
Появилась «Восьмиклассница» – с мелодической линией слизанной у XTC, конкретно – взят кусок из песни «Ten Feet Tall». Цой той зимой гулял – иначе и не скажешь – с молодой девчонкой, которой не было и шестнадцати, – и отношения их были непорочны и чисты, а мы все посмеивались над Цоем; в конце концов он с «восьмиклассницей» расстался, а в истории осталась песня, которую теперь любят петь в подземных переходах, и я ни разу не слышал, чтобы переходные певцы и гитаристы сыграли и спели ее правильно.