Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Шрифт:
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, мадам Флоранс.
– Добрый вечер.
Они проходили одна за другой, как монастырские воспитанницы перед матерью-настоятельницей, и испытывали такой же страх. Музыканты настраивали свои инструменты.
– Мари-Лу!
– Слушаю, мадам.
– Ваши ногти?
Мари-Лу, торжествуя в душе, показала свои руки со свежим маникюром, ибо накануне мадам Флоранс сделала ей замечание по поводу ее грязных ногтей.
– А ваши волосы?
Они были явно жирными, а приглядевшись, можно было различить белые точки перхоти.
– Я сегодня не могла попасть к парикмахеру. Я пойду к нему завтра.
– И чтобы это было сделано!
Наташа и Кетти уже вошли в служебное помещение, куда направилась и Селита, как вдруг услышали, что ее окликнули:
– Селита!
– Да, мадам Флоранс.
– Кажется, вы приходили сюда сегодня днем?
Эмиль не мог рассказать хозяйке, ибо он страстно влюблен в Селиту, как школьник, и если сегодня подвел ее к отверстию в двери, то не столько для того, чтобы насладиться сообща зрелищем, сколько для того, чтобы очутиться рядом с ней.
Леон тоже был не заинтересован говорить, учитывая отношения, которые существуют между ними.
Наверное, мадам Флоранс заходила в «Монико» еще до ухода уборщиц. Она иногда так делает. Но как бы то ни было, ничто не ускользало от ее внимания.
– Вчера я забыла взять с собой мою юбку, которую порвал один из посетителей. Он вцепился в нее, когда я проходила мимо. И я заскочила сюда днем, чтобы починить ее.
В отличие от Мари-Лу Селита не опускала глаз. Напротив, она смотрела прямо в лицо хозяйке, пряча при этом насмешку в уголках губ.
Невозможно было не почувствовать иронию в ее тоне.
Уже в течение нескольких месяцев между ними шла скрытая борьба. И трудно было предугадать, кто из них двоих победит. Единственно, что можно было сказать определенно к настоящему моменту, это то, что одна из них – законная жена мсье Леона, а другая таковой не является.
– Чего же вы ждете?
– Я не поняла, что вы уже кончили задавать вопросы.
Мадам Флоранс не могла не знать о визитах ее мужа в квартиру на площадь Командант Мария в те часы, когда Мари-Лу ходит по магазинам. Бывало такое у Леона и с другими, но не так долго и совсем иначе.
В «Монико» он не уделял особого внимания Селите, а когда обращался к ней, то чаще всего в грубой форме.
И он это делал даже не для того, чтобы усыпить бдительность супруги, но, несомненно, потому, что нередко испытывал прилив ненависти к танцовщице.
На улице Эмиль бросился с красным зонтом к какой-то машине, которая остановилась. И только он изготовился открывать дверцу, как машина, водитель которой просто закуривал сигарету, тронулась с места. Раздосадованный, он вновь занял свое место у входа в кабаре, откуда доносились звуки музыки. Это было похоже на рыбную ловлю, когда бывают удачные и неудачные дни. При виде каждой машины, которая сворачивала на улицу, где находилось кабаре, Эмиль испытывал то же волнение, что и рыбак, когда его поплавок начинает дергаться и погружаться в воду.
– Скоро начнется, дамы-господа!.. в – В котором часу?
Он не решался чересчур нагло врать, поскольку спектакль практически не начинался раньше полуночи, а иногда и позже, если не набиралось достаточно народу.
Некоторые прохожие раздвигали занавес у входа, но при виде пустого зала отходили, несмотря на зазывные звуки оркестра.
– Мы скоро вернемся.
– Будет лучше, если вы закажете столик заранее.
Бывали дни, когда, напротив, буквально за несколько минут как бы происходило чудо, и посетителей набиралось столько, что некоторые из них из-за нехватки мест в зале толпились у стойки бара.
Наверху, в артистической комнате, четыре женщины были заняты косметикой.
Наташа сразу же обратилась к Селите:
– Это ты у меня украла пудру?
Селита ничего не ответила. Остальные не обращали на них внимания.
– Если бы ты у меня ее попросила, я бы тебе сама дала, а ты…
Наташа схватила сумку Селиты, извлекла оттуда пудреницу и высыпала ее содержимое в корзинку для бумаг, где валялись грязные куски ваты.
Этот поступок не вызвал у Селиты никакого протеста. Она только бросила злой и пронзительный взгляд, не прекращая расчесывать волосы.
Кто-то быстро шел по темной улице, нарушая тишину ритмичным постукиваньем каблуков. Эмиль посмотрел на часы и, когда женщина поравнялась с ним, прошептал с тревожной интонацией:
– Поторопитесь, мадмуазель Франсина!
Это была красивая девушка, свежая и плотная, с вьющимися волосами. Дойдя до бара, она перестала спешить, ибо понимала, что на нее смотрят все – и Людо, и музыканты, и официант Жюль, ставящий на столы ведерки с шампанским.
– Прошу прощения, мадам Флоранс. Я немного опоздала.
– Одиннадцать минут.
Не дожидаясь объяснений, хозяйка вынула из ящика стола блокнот, где были записаны фамилии всего персонала. Около некоторых стояли крестики.
– Это из-за соседки, у которой я оставляю моего сына на ночь. Она не вернулась вовремя, и я не могла оставить Пьеро.
– Сожалею, Франсина.
Еще один крест добавился к трем другим. Каждый означал пятьсот франков вычетов из зарплаты Франсины.
– Я бежала так быстро, как могла.
И действительно, она еще задыхалась.
– Идите снимайте пальто.
Франсина не была танцовщицей, не пела, не выступала ни с каким номером. В ее обязанности входило развлекать посетителей, танцуя и выпивая с ними, кроме того, она же принимала и выдавала верхнюю одежду.
Мсье Леон пришел без пяти десять, уселся на табурет у стойки и огляделся, чтобы удостовериться, что все в порядке.
– Ты подготовил шляпы? – спросил он у официанта Жюля.
Обычно раздавали посетителям бумажные и картонные шляпы, иногда ковбойские головные уборы или матросские береты, а порой и цилиндры, ярко окрашенные в разные цвета.