Три короба правды, или Дочь уксусника
Шрифт:
— Да как всегда: то ли дыни канталупки какие, то ли горшки круглые.
— А что, черная кухарка, которая в доме напротив живет, сейчас тут?
— Внизу, на кухне, картошку чистит, — сказал Агриппина Ивановна.
Кухарка оказалась дородной бойкой бабой, которая не смогла сообщить им ничего нового о доме, кроме того, что перед самыми началом поста она вешала белье на чердаке и на чердачной лестнице спугнула какого-то подозрительного человека из интеллигентных, с револьвером, — должно быть, белье крал.
Выслушав ее немудреный
— Нам бы на Патронный завод как-нибудь проникнуть, про Варакуту выяснить, — сказал Фаберовский. — Завод этот хоть и военный, но все ж не Преображенский полк.
— У меня один знакомый есть по Передвижной выставке, я ему свои картины на баллотировку отвозил. Он как раз тогда с Патронного завода в отставку вышел. Генерал-майор, между прочим. Он здесь неподалеку на Сергиевской близ угла с Воскресенским живет.
— Тогда сейчас к нему, может, он нам что-нибудь про Варакуту путного расскажет. До вечера успеем вернуться.
Они вышли обратно на Шпалерную и, обернувшись, увидели два круглых лица, прилипших к стеклу на втором этаже кухмистерского дома. Артемий Иванович помахал им рукой и спросил у поляка:
— Степан, а какую из них я себе в невесты выбрал? Как ее хоть зовут?
— Не ведаю, пан Артемий. Потом у папаши спросим. Без жены не останешься.
И они пешком отправились к знакомому Артемия Ивановича, жившему в доме китайского посольства.
— У них пироги теща печет просто неописуемые, ради них все и приходят, поэтому он ее специально в комнатке окном во двор держит, чтоб не сбежала, — рассказывал Артемий Иванович, пока они поднимались на четвертый этаж по роскошной лестнице, украшенной камином, лепниной и античными фигурами, прикрывавшими горстями сомнительные места. — Только ты, Степан, не говори ему, кто я. А то он либерального образа мыслей и на баллотировке в феврале картины мои зарежет. Скажи, что я просто порекомендовал тебе к нему обратиться, поскольку знаю его как честного и принципиального человека. И ты сам не по политической части, а из сыскного.
— Да уж догадаюсь, — буркнул Фаберовский, остановился перед дверью квартиры № 8 и крутанул медную шишку звонка под табличкой «Прошу крутить».
Дверь открыла горничная в белом накрахмаленном фартуке и кружевной наколке на голове.
— Нам угодно Николая Александровича, — подсказал поляку Артемий Иванович.
После некоторого замешательства им предложили войти. Затем горничная удалилась и вернулась, чтобы позвать поляка в мастерскую к генералу. Артемий Иванович остался дожидаться Фаберовского в прихожей.
Генерал-майор, среднего роста худой немолодой мужчина с густыми седеющими волосами, редкой бородкой и болезненными мешками под глазами, сидел на высоком табурете посреди большой комнаты, заставленной по стенам свернутыми холстами и подрамниками в несколько
— Хотите чаю? — тихим свистящим голосом спросил он у Фаберовского, отвлекаясь от своих дум. — Я, понимаете ли, обдумываю новый замысел, «Иуда», но ничего не выходит. Я уже даже вижу колорит будущей картины: багрово-красные тени, кровавый отблеск на белых одеждах, а сами одежды не белые, а такого грязно-розового цвета, как бумажный уплотнитель пули для облегченного заряда… А вы, собственно, кто?
— Чиновник сыскной полиции.
— Тоже пишите картины в свободное время?
— Нет, я пришел к вам, ваше превосходительство, по служебной надобности.
— Чем могу служить?
— Мы получили сведения о злоупотреблениях одного из офицеров в управлении Патронного завода, но прежде чем давать делу официальный ход, мы хотели бы проверить по-возможности надежность этих сведений, дабы не скомпрометировать человека, если он не виновен.
— Я уже не служу на заводе…
— Это дело не политическое. Оно касается казнокрадства. Вам знаком капитан Варакута?
— Еще бы! Хотите, я покажу вам его фотографический портрет, и у вас отпадут всякие сомнения, что ваша деликатность излишня.
Генерал-майор вышел и вскоре вернулся обратно с альбомом в темно-зеленом сафьяновом переплете.
— Сослуживцы преподнесли мне при выходе в отставку. — Он положил альбом на табурет и раскрыл на общей фотографии. — Вот это полковник Шидловский из Хозяйственного комитета, это Огранович из гильзового, это Криним из капсюльнотрубочного, а вот и Варакута, в первом ряду второй справа.
— Внешность бывает обманчива, — сказал поляк.
— Уверяю вас: не в этом случае. Как Петрушевский ушел с завода, все пошло к черту. Я их хоть как-то сдерживал, а теперь при полковнике Шепелеве таким людям, как Варакута, и вовсе раздолье.
— Чем занимался этот Варакута практически, не по штату?
— Снабжением. Его задачей было снабдить гильзами из отделения на Литейном снаряжательное отделение на Голодае, получить порох на заводе в Пороховых, и капсюли в охтинском капсюльно-трубочном отделении, доставить туда же на Васильевский, а потом сдать готовые в Арсенал.
— И где ж тут возможно казнокрадство?
— Да где угодно! Казнокрадство возможно даже там, где ему по самой природе дела не может быть места, даже в нашем Товариществе передвижных выставок. Вот извольте, не далее как месяц назад г-н Малышев с деньгами Товарищества сопровождал параллельную выставку в Пензу, а вернувшись, не счел нужным даже навестить наше правление, а прислал то, что осталось, мне по городской почте! Не будешь же с ним судиться, рассудите сами. А у нас, на Патронном, только что введен унитарный патрон под новейшую винтовку г-на Мосина, с пироксилиновым порохом, с пулей в мельхиоровой оболочке! Могу себе представить, как потирает руки г-н Варакута!