Три креста
Шрифт:
Войдя в лавку, он услышал голос Низара, который утверждал, что Пинтуриккьо, по его мнению, сильно уступает Перуджино в мастерстве. Пытаясь казаться любезным, Энрико обыкновенно соглашался со всем, что ему говорят, так что и теперь воскликнул:
— Именно так, вы абсолютно правы! Устами чужестранца глаголет истина!
— Тебе-то почем знать? — ухмыльнулся Никколо.
— Раз говорю, значит, знаю, и побольше твоего!
Тут Никколо залился хохотом, который имел свойство передаваться окружающим и потом еще до самого вечера звенел в ушах. Низар тоже засмеялся, словно расстроенная
— Ты чего это вдруг? — спросил Джулио.
Энрико взглянул обиженно и ответил:
— Посмотрим еще, кто тут у нас самый умный! Это все ерунда, детские шуточки, ничего больше. Хотел бы я поглядеть на тебя через пару дней, когда разговор пойдет действительно серьезный. Недолго осталось ждать! А что я согласился с Низаром — так ничего удивительного, он гораздо образованнее вас!
Джулио побледнел: его больно кольнули слова Энрико.
— Готов заявить тебе прямо здесь, при свидетелях: лично я умываю руки, — не унимался тот. — Сам знаешь, о чем я.
— Вечно вы со своими семейными тайнами: из-за любого пустяка готовы ругаться! — вмешался Корсали.
— А ты вообще молчи, ты и понятия не имеешь, на что я намекаю! А кому надо, тот все прекрасно понял. Имеющий уши да услышит!
Джулио охватила дрожь, он уже не владел собой: голова была будто в тумане, он не разбирал, что происходит вокруг, хотя разговор шел на повышенных тонах. Никколо же сжимал кулаки в карманах, с трудом сдерживая ярость.
— Хорошо, хорошо, — сказал Корсали. — Но к чему намеки? Если все действительно так серьезно, могли бы подождать, пока мы уйдем, а потом уже разбираться между собой.
Низар помрачнел: он не понимал, в чем дело, но заметил, как на смертельно бледном лице Джулио привычный румянец принял серовато-синий оттенок; облокотившись на письменный стол и опустив голову, он ждал, когда утихнет ссора.
Корсали пытался образумить братьев:
— Раньше я всегда охотно вас навещал. А теперь что? Вечно устраиваете скандалы, мне как гостю даже неловко. Хватит злиться друг на друга, лучше выскажите все откровенно, и дело с концом!
Низар не решался уходить: ему хотелось поддержать Джулио. Он чувствовал, что тот прав, и внутренне негодовал на Энрико, однако старался не подавать виду.
— А что, — закричал Энрико, — может, объяснишь уважаемым гостям причину моего гнева? Давай, выкладывай, мне уже все равно!
— По-твоему, это я во всем виноват? — спросил Джулио и, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Что ж, я готов взять вину на себя. Что скажешь, Никколо?
Тот вздрогнул и выронил изо рта сигару.
— Готов нести этот крест вместе с тобой, по-моему, это справедливо! Все страдают по-разному: кто-то плачет, а я вот смеюсь.
— Все, кроме него, — ответил Джулио.
— Он просто не ведает, что говорит!
— Ошибаетесь! — парировал Энрико.
— Друг мой, — сказал Никколо, обращаясь к Низару, — сделайте одолжение, выведите его отсюда!
— Что ж, пойдемте, — сказал Низар, приглашая Энрико к выходу.
Тот, казалось, был польщен вмешательством Низара и покорно последовал за ним. Какое-то время они шли по улице молча, наконец, Энрико не выдержал:
— Видите, как они со мной обращаются!
Низар не отвечал: ему претили эти жалобы. Не находя в нем поддержки, Энрико стал резок, даже откровенно груб:
— Не буду больше стеснять вас своим присутствием. Вернусь лучше в кабак, меня ждут друзья!
Низару хотелось крикнуть ему вслед что-нибудь обидное, но он промолчал и поспешил обратно в лавку. Тем временем Корсали, заполняя неловкую паузу, болтал без умолку всякие глупости. Братья его не слушали: Никколо внимательно разглядывал вещи, лежавшие на сундуке, будто что-то потерял, Джулио же никак не мог проглотить горькую обиду.
— Ну вот, отправился в кабак, — сообщил Низар, не скрывая своего презрения.
— Скатертью дорога! — ответил Корсали.
Видя, что братья молчат, Низар поспешил откланяться. Чуть позже и Корсали последовал его примеру.
Энрико нашел своих друзей за игорным столом: они уже начали партию, так что ему пришлось ждать в сторонке. Чем больше он вспоминал недавнюю ссору, тем больше убеждался в собственной правоте. Энрико чувствовал себя победителем, словно речь шла об игре в брисколу. Да что там брискола — его братья и карт-то не различают, а уж сыграть у них точно смелости не хватит. Отныне он их и словом не удостоит, они для него — пустое место. Так он просидел до позднего вечера в одиночестве, потягивая вино и внутренне возмущаясь, однако затем, несмотря на все свои угрозы и обещания, вернулся домой.
Дверь открыла Модеста.
— Братья дома? — заботливо поинтересовался Энрико.
— Да, уже за столом.
— Я сейчас.
Он вошел в столовую и, извинившись за опоздание, сел ужинать.
IX
Джулио сильно исхудал, лицо его осунулось: он был заметно подавлен, словно больной, который до конца не оправился от тяжкого недуга.
Заглянув в лавку на следующий же день, Низар застал братьев все в том же мрачном оцепенении.
— Полноте! Все не так плохо, зачем убиваться понапрасну?
Услышав его сквозь сон, Никколо попытался открыть глаза и ответить, но язык отказывался ему повиноваться: мешало неприятное, вяжущее ощущение во рту. Неужели Низар догадался? Впрочем, какая теперь разница.
Джулио достаточно было взгляда, чтобы все понять. Он повернулся, достал с полки книгу и, открыв ее на знакомой странице, протянул гостю, указав пальцем нужные строки: Fili, sic dicas in omni re: Domine, si tibi placitum fuerit, fiat hoc ita [7] . Затем тут же закрыл книгу и поставил на прежнее место.
7
«Сын мой, да скажешь ты во всяком деле: Господи, если тебе будет угодно, будь здесь и сейчас». Господи, на все воля твоя и да будет так» (Перевод мой — О.М.). Цитата из упомянутого ниже средневекового текста «О подражании Христу», приписываемого немецкому монаху Фоме Кемпийскому (1380–1471).