Три Л
Шрифт:
Вот медсестра. Она всегда сердится, когда приносит подгузники и кладёт их в шкафчик. А если никого рядом нет, она так странно смотрит на него, словно что-то хочет. И ещё она приносит еду. Но кормит его только Он. Его зовут сложно, но можно придумать что-то своё. Па. Просто и понятно.
Она приходит тоже. Её зовут Лена. Ему не нравится, когда она приходит. Она прикасается к нему, и это приятно. Но голос у неё не такой, как раньше, и лицо странное. Иногда она говорит с Па о чём-то непонятном и очень тихо, но кое-что можно разобрать. Лена часто говорит, что «он – не они», а Па успокаивает её.
Есть и другие, их он пока не различает, но они все
Теперь он может двигаться и даже сидеть. Он – в большой кровати с поднимающимися стенками. Па говорит, что это чтобы он не упал. Когда ему меняют подгузники или приходит Лена, стенки опускают. Вокруг кровати комната. У неё прозрачные стены, и теперь они не закрыты шторами. За стенами ещё одна комната, очень большая. Наверное, и весь мир такой – комната в комнате. В той, большой комнате ещё кровати, не такие, как у него. На них лежат другие. И Лена говорит с ними, касается их – он видит это через стенки. Она с ними всё время, а к нему заходит мало. Почему? Разве другие лучше его? Только Па почти всегда рядом с ним, и Лена ругается на это, говорит: «Вы себя в могилу загоните». На Па нельзя ругаться! Раньше он думал, что Лена хорошая, а теперь видит – нет! И другие так говорят. Та сердитая медсестра. Она недавно сказала Лене, что «отдала бы полжизни, чтобы слепить себе такого красавчика», а Лена ответила: «Я бы полжизни отдала, чтобы никогда не знать такого». Значит, он ей не нравится? А медсестра Лену «дурой» и «идеалисткой» назвала.
Ему приносят разные вещи. Они яркие, красивые, некоторые гремят или звенят, другие можно вкладывать друг в друга. Это интересно. В мире много интересного. Но слушать интереснее, особенно когда говорит Па. Сейчас Па разговаривает с Леной и думает, что он не слышит.
– Он скоро начнёт ходить, да?
– Скоро. Его тело немного отстаёт от мозга и пока учится координировать движения. По уму ему уже больше года, а физические навыки на уровне девятимесячного, даже меньше – мы ведь не можем пустить его ползать.
Что это значит? Раньше он мог ходить, он помнит, хотя и плохо. А теперь почему-то не может. Надо учиться!
Па заходит и играет с ним, это хорошо. А потом опять говорит за стенкой с Леной.
– Ну вот, все реакции в норме, пора ему вставать на ноги.
Па радуется, а Лена опять сердится:
– Здесь?
– Нет, ему нужна нормальная комната, её сейчас готовят.
– Лев Борисович, может… У меня самая большая комната пустая. Или так нельзя?
– Девочка моя, но это же тяжело! Ты и так работаешь сутками! И это опасно. Был бы он маленьким. Да и тогда бы… Помню, Лёша… Ладно, то прошлое. Но смотреть за таким большим ребёнком?
– А вы сможете?! Вы уже на ногах не стоите! Или вы переселяетесь ко мне, или я к вам! Вы один не выдержите.
– Спасибо, милая. Ты сама еле держишься.
– Я должна. Ради них. И ради вас.
– А он?
– Он? Вы знаете.
– Милая ты моя.
Па почему-то обнимает Лену. Но она же сердится! Почему он этого не видит? А медсестра не сердится, а странно улыбается ему и снова называет «красавчиком Лепонтом».
6
Ну вот она и дома. Лена закрыла дверь, устало села на пуфик, стянула с отёкших ступней вроде бы удобные, но всё равно под вечер превращавшиеся в колодки туфли. Почти девять часов работы: одиннадцать сеансов массажа и лечебной физкультуры, и с каждым из детей нужно поговорить, развеселить его, показать, как он ей нужен. Тяжёлая, выматывающая все силы работа. Нет ни выходных, ни отгулов, только иногда можно сократить сеансы, чтобы выкроить время на прогулку. Но девушка ни о чём не жалела. Она привыкла принимать ответственность за свой выбор, и тогда, полгода назад, осознанно подписала постоянный договор. Не как скульптор, а как массажист. Она ненавидела центр, ей становилось плохо от одной мысли о том, что творится в лабораториях, но она не могла бросить этих детей. Они уже давно звали её «мама Лена» и ждали, как ждут в темноте хотя бы отблеска света.
– А почему? – Из большой комнаты раздался красивый мужской баритон, странно сочетавшийся с искренней детской интонацией. Лёшка опять мучает отца вопросами. Бедный Лев Борисович, сколько сил он тратит на этого орясину! И сколько счастья это ему приносит!
Они оба поселились у Лены четыре месяца назад, заняв пустовавшую до этого большую комнату. Тогда Лёшке психологически было около года, но взрослел он очень быстро. Первое время особых проблем не возникало. Ползать он не захотел, сразу же попытавшись встать на ноги, и уже через два дня бодро топал по комнате, гремя игрушками да и всем, что попадалось ему под руку, и капризно отворачивался от ложки с кашей. А на третий день он заговорил. Лев Борисович тогда очень обрадовался, но и встревожился: пока «опытный образец» ведёт себя как младенец, он не особо интересен хозяевам центра, а вот речь – это уже признак интеллекта. Лёшку нужно было обследовать, составлять карту мозговой активности, давать прогнозы развития и – самое сложное – потенциальных возможностей «образца». Лена подозревала, что кое в чём Лев Борисович подтасовывал данные, чтобы не показать реальных способностей парня и в то же время не подставить его под отбраковку.
С первыми словами пришли и первые настоящие проблемы. Любой ребёнок непоседлив и вечно влезает в неприятности, но его хоть как-то можно контролировать, ведь он по сравнению со взрослыми очень мал. Полез к розетке – оттащили. Потянул в рот перечницу – отобрали. Стиснул в порыве нежности котёнка – с трудом, но тоже отобрали. А когда ребёнок под два метра ростом? И нельзя допустить к нему никого постороннего, нужно справляться самим – пожилому человеку и невысокой, вечно усталой девушке.
Месяца два всё шло относительно спокойно, а потом наступил возраст «я сам». Два дня не прекращались скандалы. Лёшка ломал вещи, кидался посудой, ругался на отца и ревновал его к Лене. Почему-то он с самого начала относился к девушке настороженно-ревниво, теперь же чуть ли не возненавидел. И в то же время ревновал её к остальным детям: он очень хорошо помнил месяцы в боксе и знал, что она постоянно возится с другими. Почему в нём возникла эта ревность, никто не мог понять. Он не считал Лену матерью, даже старшей, относясь к ней в лучшем случае как к приятельнице, равной ему. Не нуждался в общении с ней, совершенно не замечал её отсутствия, но не выносил и намёков на её работу. И однажды в приступе гнева ударил её. Так, как бьют маленькие дети – не зная своей силы. Лена молча поднялась с пола и ушла в ванную. Она давно разучилась плакать и знала, что обижаться бессмысленно: он – ребёнок, пусть и выглядит взрослым парнем. Лев Борисович тогда сильно испугался за неё, но всё обошлось синяками. А Лёшка успокоился уже на следующий день. Первый кризис прошёл. Теперь они гуляли втроём по парку на крыше центра, учили Лёшку плавать и даже танцевать – вот плюс его взрослого тела, уже способного к очень точным, скоординированным движениям. Это приносило ему пользу и развлекало Лену – она очень любила вальсы.
– Лена пришла. – Лев Борисович вышел из комнаты:
– Я ужин заказал, сейчас накрою на стол.
– Спасибо! – Девушка благодарно улыбнулась учёному и выглядывавшему из-за двери парню – высокому, красивому, в совсем ещё новых джинсах и футболке, на которой алели пятна ягодного сока. Лёшка демонстративно отвернулся, показывая, что недоволен её возвращением, но любопытства скрыть не смог. Ему, ограниченному стенами квартиры и небольшим пятачком на крыше центра, было тесно и скучно, мозг требовал впечатлений, и даже неприязнь к Лене не могла побороть стремления к новому.
– Что ты принесла? – Он сразу заметил пакет в руках девушки.
– Одежду, постирать надо. – Она улыбнулась Лёшке: «Прости, ничего интересного у меня нет», – и ушла к себе.
Вечером, уложив Лёшку спать, Лев Борисович зашёл к девушке.
– Ты сегодня совсем без сил. Тяжёлый день?
– Нет. – Она через силу улыбнулась, но сразу же её лицо оживилось: – Наоборот! Нут и Тошка научились сидеть, Шери обижается, что теперь он не один такой, и старается удержать ложку. Гера и Эрик тоже за ним тянутся, надеюсь, к концу недели и они научатся сидеть.