Три Л
Шрифт:
– Нет. – Лена повернулась к учёному. – Одиннадцать. Вас я считаю своим другом, а он… Он – не они. Может, пора домой? Ужинать надо, да и темнеет уже.
– Я сегодня воспользовался своим правом руководителя и распорядился накрыть стол во-он в той беседке. Как раз должны всё приготовить. Пойдём?
В беседке на самом деле накрыли праздничный стол с запечённой курицей (Лёшка, как и все дети, очень любил хрусткую корочку), яркими салатами, настоящим лимонадом и даже тортиком, на котором красовались шесть свечей: они одновременно символизировали шесть месяцев со дня рождения Лёшки и шесть лет его психологического возраста.
– А Митька куда сядет? – Парень оглядел беседку, в которой стояло всего три плетёных кресла.
– К тебе на колени, – улыбнулся Лев Борисович. – Он ещё совсем маленький,
– Хорошо. – Лёшка серьёзно кивнул. – А ты мне что подаришь?
– Скоро узнаешь.
Постепенно темнело, на дальних аллеях зажигались фонари, но беседка почему-то оставалась не освещена. Лев Борисович взглянул на слабо светящийся экранчик кома: этот браслет-коммуникатор, настроенный на одного единственного владельца, заменял в центре привычные телефоны, служа одновременно и пропуском и, как подозревала Лена, средством слежения за недостаточно лояльными сотрудниками.
– Ну что же, пора. Обычно на день рождения дарят разные вещи, но у меня для тебя другой подарок. Сегодня ночью будет самый яркий звездопад, и ты его увидишь. Тебе не нужно рано ложиться спать, мы вообще не пойдём сегодня домой. Мы будем лежать вон там, смотреть на звёзды, говорить обо всём и загадывать желания.
В траве стрекотали цикады, тонко звенел комар, не решаясь подлететь к аппетитным, но почему-то отпугивавшим его людям – Лев Борисович специально захватил с собой репелленты, – тихо шумели от лёгкого ветерка кроны деревьев и ярко светился Млечный Путь, всё чаще перечёркиваемый полосами от падающих метеоров.
– Вот мой подарок, – тихо сказал учёный. – Вам обоим. Целый мир. Если ходить, склонив голову, то не увидишь ничего, но если выпрямиться, взглянуть вокруг и в небо, то увидишь Вселенную. Запомни это и никогда не склоняй головы!
7
Выложенная плиткой дорожка петляла между деревьями старого кладбища, утреннее солнце вспыхивало искорками в оставшихся после ночного дождя каплях, срывавшихся с ещё по-весеннему голых ветвей, в воздухе стоял запах мокрой земли и прелой листвы. Он уже год не приходил сюда. Некоторые люди ходят на кладбище едва ли не каждый день, уверенные, что души их близких живут рядом с могилами. Он лишь улыбался про себя этому суеверию. Сам он был атеистом. Почти. Потому что не мог избавиться от уверенности: смерти нет. Есть смерть тела, и он с ней очень хорошо знаком. А сознание? Когда-то он убеждал себя, что всё сводится к работе мозга, физическим и химическим процессам, и сознание погибает вместе с телом. Но так и не смог себя в этом убедить. Работа над искусственным интеллектом прибавляла сомнений. Теперь он уже не боролся со своей верой в бессмертие души, но всё так же не выносил «откровений» приверженцев любых религий: они ведь там не были, а клиническая смерть – не смерть в полном смысле слова, и на свидетельства переживших её не стоит полагаться. Скептик до мозга костей. Он усмехнулся своим мыслям. Да, он не любил приходить на кладбище просто так и говорил с теми, кого уже нет, тогда и там, где этого требовала его душа. Но сейчас ему нужно было прийти сюда. Ради живых.
– Здравствуйте, родные. – Он, осторожно притворив лёгкую калиточку в хлипкой оградке, сел на лавочку, выложил на стол хлеб и соль, достал чекушку водки. – Давно я тут не был, уж простите, нет времени свидеться. Аня убирала у вас, да? А вот фотографии плохо протёрла.
Он провёл рукой по эмалевым медальонам старомодных памятников: специально тогда настоял на них, вспомнив полушуточный разговор с женой в первый год их брака. Она хотела именно такой, обычный гранитный столбик с овальной фотографией в неглубокой нише. Рука едва заметно дрогнула на портрете жены.
– Посижу тут, вы не против? – Он отрезал ломоть хлеба, накрыл им стаканчик из биоразлагаемого пластика. – Вот так. А это мне.
Он ел кисловатый чёрный хлеб, посыпанный крупными сероватыми кристаллами каменной соли, смотрел на голубое весеннее небо и говорил. Молча. Они и так услышат, а кому другому это знать нельзя.
«Теперь у тебя, Лёша, есть младший брат. Не сердись на меня, что я назвал его, как и тебя. Сейчас он уже подросток, скоро станет совсем взрослым».
Старик грустно улыбнулся, вспомнив прошедшие месяцы. Лёшка взрослел быстро, иногда напоминая отцу неуклюжего щенка дога. В семь месяцев у него начался новый кризис. Прежде открытый и наивный парень стал думать, что сказать, и кому, просчитывая последствия своих слов и поступков. Это было хорошо, но не всегда, потому что мальчишка начал подстраиваться под окружающих, выискивая свою, пусть ещё и детскую выгоду. Лена на его уловки не реагировала: вечно замотанная девушка думала в основном о работе со своими детьми, стараясь укрепить их слабые тела, а когда удавалось выкроить часок на отдых, просто радовалась возможности погулять в парке или потанцевать, благо, Лёшка не протестовал против такой партнёрши. Но были и другие, и всё больше. «Образец» требовалось исследовать, он – имущество центра. Парня таскали по разным кабинетам: томограф, энцефалограф, тесты на уровень развития интеллекта. И уроки – обязательные, очень сложные для ребёнка. Но он справлялся со всем, быстро пройдя курсы русского, французского и английского языков и основ точных наук. Это было не узнавание, а вспоминание того, что когда-то записали в только что созданный мозг. С другими науками было сложнее, но тоже шло опережение по сравнению с психологическими ровесниками. При этом Лёшка мухлевал, незаметно для других, но не для отца подстраиваясь под ожидания сотрудников центра. Он стал играть роль милого, не очень хорошо понимающего задания, но старательного и довольно способного мальчика. И обманывал всех этой наивностью. Нет, его не любили, как, бывает, любят вундеркиндов, ведь он был всего лишь «образцом», но ему верили, незаметно для самих себя потакая его капризам. И это бесило отца. Только сделать ничего было нельзя, потому что за ними следили. За самим учёным – нет, а вот за Леной, тоже видевшей хитрости мальчишки, и за Лёшей следили круглосуточно. И разговор по душам, так необходимый маленькому манипулятору, ищущему тепла и внимания окружающих, был невозможен. Казалось, что повторяется история первого Лепонта, когда-то таким же образом добивавшегося всеобщего обожания и выполнения своих капризов. Но были в Лёшке и другие черты, до боли напоминавшие учёному первого сына. Задумчивый взгляд грустных глаз, когда парень считал, что его никто не видит, упрямый изгиб губ и – это самое главное – хорошо скрываемое, но постоянно росшее желание вырваться за пределы центра, в живой, огромный мир.
Лёшке исполнилось десять месяцев, когда руководство центра приказало, чтобы «образец» прошёл курс самбо: эта борьба лучше всего подходила под его физические данные. Отец не хотел этого, не понимал причин такого приказа, боялся новых идей хозяев центра, но ничего сделать не мог, только пошёл с парнем на первое занятие. И узнал о прошлом сына то, о чём и подумать не мог.
В большом светлом зале собралось несколько человек – тренер и отдыхающие после работы охранники – и стояли спарринг-манекены новой модели, совсем недавно пущенной в производство на одном из заводов центра. Тренер, оценив физическую подготовку парня, подвёл его к одному из манекенов:
– Вот эта кукла полностью соответствует твоим параметрам. Будешь заниматься с ней.
– Нет! – Лёшка сказал это странным голосом, совсем не похожим на привычный капризный тон. – Не буду! Только с людьми!
– С людьми тебе ещё рано заниматься, они могут тебя покалечить, а с этим болваном бояться нечего – он не может причинить вреда.
– Потому что не видит? – Лёшка резко обернулся к тренеру. – И этого урода можно бить как хочешь, потому что он не может дать сдачи?
Отец впервые слышал, как мальчишка имитировал интонацию другого человека. Очень узнаваемо имитировал. И, поняв, кто послужил образцом для такого копирования, обернулся к охранникам. Те лишь глупо улыбались. У них и так не было мозга – человеческого мозга, – одни рефлексы и выученное подражание человеческим нормам поведения. Зачем делать роботов? Вот же они! Те, кого не научили думать, чувствовать, сопереживать, послушные исполнители, а в свободное от работы время – потребители «продуктов современной цивилизации».