Три минуты молчания
Шрифт:
— Не смей, Бабилов!
Машина еще поворчала и смолкла. Теперь лишь вспомогач работал на откачку.
Кеп выпрямился. Где-то уж он свою ушанку потерял, и снег ему падал на лысину, ветер раздраивал китель — он ничего не замечал.
— Тащит на Фареры, — сказал уныло. — Ну что — стрелять в него?
А стрелять у нас было из чего — три боевых винтаря в запломбированной каптерке: нельзя же судно совсем безоружным выпускать в море. И я уже подумал: что мне-то делать? Тут с ними драку затеять, на рострах?
— Только это не поможет, — сказал кеп. — Ну что, придется «SOS» давать…
— Что ж остается, — сказал Жора.
Они сошли в рубку. Пар внизу, в шахте, понемногу рассеивался, и я увидел — «дед» согнулся возле машины, сливает масло в огромный противень, и оно хлещет и пенится, брызжет ему на голые руки, в лицо.
— "Дед"! Тебе помочь?
Он поднял голову, сощурился:
— Ты, Алексеич?
— Могу я тебе помочь?
— Ничего, сам попробую. Я двери не хочу отдраивать.
— "Дед", это надолго?
— Да если б раньше! Заварили бы и горя не знали.
— Я тебе сварщика пришлю, первостатейного. Чмырева Шурку. Он тебе трещину заварит — потом не найдешь, где и была.
— Давай, пусть постучит три раза.
— Зачем? Я тебе его на штерте смайнаю.
"Дед" сказал весело:
— Это мысль!
Шурку я долго расталкивал, он мычал, брыкался, никак не мог вспомнить, что такое с нами случилось. Я напомнил. Потом мы Серегу подняли. С полатей стащили поводец и пробрались осторожно на ростры. Шурка все еще сонный был, когда мы его сажали в беседочный узел и просовывали между створок.
— Бичи, вы куда меня, в ад? Я вам этого не прощу.
— В рай, — сказал Серега. — Где тепло и мухи не кусают.
Мы уперлись в комингс и потравливали, а Шурка, кажется, даже успел заснуть. «Дед» его поймал за ноги и отвел от машины.
— Штерт закинем, — сказал Серега. — На всякий случай.
Мы его закинули в море и пошли с ростр. Серега вдруг встал, схватил меня за рукав. Кто-то маячил на верхнем мостике — без шапки, в раздраенном кителе.
— Кеп, — сказал Серега.
Мы притаились за трубой. Кеп поднял руку и пальнул из ракетницы. Мы только красную вспышку увидели на миг, над самым стволом, и тут же ее как срезало. Он перезарядил и опять пальнул. Опять только вспышка и шипение.
— Доигрались мы, Сеня. Я те говорю: не выберемся. Мы уже на палубу сошли, а кеп все палил. Отсюда лишь выстрел было слышно, а вспышки уже не видно.
3
Мы вошли в кап. Снизу боцман грохотал, наткнулся на нас.
— Ты и ты. Айда якоря отдадим.
Втроем, держась друг за дружку, мы добрались до брашпиля, потащили с него брезент. Он там за что-то зацепился, никак не лез. Серега тащил его за угол и рычал от натуги, а боцман орал на него, чтоб дал сначала распутать.
Волна перехлестнула фальшборт, окатила нас вместе с брашпилем, и вдруг брезент сам взлетел, как живой, его подхватило и понесло. Ну, пес с ним, с брезентом, но боцман-то куда делся? Как не было боцмана. Уж не за борт ли смыло? Ну, тут одна надежда — что его второй волной зашвырнет обратно. Бывают такие от судьбы подарки. Нет, приполз откуда-то на карачках.
— Жив, только руку убил. Брезент хотел догнать.
Серега на него накинулся:
— Все скаредничаешь, душу лучше спасай!
— Боцман! — из рубки донеслось. — Шевелись там с якорями.
Мы переждали еще волну и отдали стопор. Якорь пошел, плюхнулся, цепь загрохотала в клюзе. Мы ждали, когда он «заберет». Это всегда чувствуешь по толчку. Иногда и с ног сбивает. Но нас не сбило.
— Не достал, — сказал Серега. — Глубина там.
— Какая? — спросил боцман. — Эхолот сорок показывает.
— Давай второй.
Опять мы ждали толчка и не дождались.
— Ползут, — сказал боцман уныло. — Дно не якорное. Чистый камушек тут. Плита.
— А мослов-то сколько! — сказал Серега.
— Мослов до феньки. Только за них не зацепишься. Пошли, что мы тут выстоим.
Здоровенная волна догнала нас, ударила в спину. Как будто мешком ударило — с мокрым песком, — и я полетел на кап грудью. Там я присел, скорчился, в глазах померкло от боли. Кто-то меня потянул за ворот. Серега мне что-то кричал, я не слышал что. Он меня взял под мышки и рванул:
— Стой вот так, боком! Держись за поручень.
Ага, вот и поручень нашелся. Я и забыл, что он приварен к переборке. Серега меня отодрал от него, потащил за собой, втолкнул в дверь.
Мы стояли в капе, прижавшись друг к дружке, зуб на зуб у нас не попадал. А я еще отдышаться не мог после удара.
Боцман сказал:
— Не работают якоря.
— Не ворожи, — сказал Серега. — Я вроде бы рывок слышал.
— Цепь-то звякает. Не натянулась.
Что уж он там слышал? Мы только ветер слышали и как волна ухает в борт.
Из рубки Жора-штурман крикнул:
— Страшной, что там у тебя с якорями?
Боцман сложил у рта ладони:
— Отдали якоря!
— А сносит!
— Не забрали. Ползут.
— Утильные они у тебя!
— Какие есть.
Жора не ответил, поднял стекло в рубке.
Я вспоминал, как нависали над нами эти скалы, гладкие, как будто их полировали, льдистым снегом покрытые. Все мы, конечно, окажемся в воде, без этого не обойдется, да на нас и сейчас сухой нитки нет, а до ближайшего селения там десять миль идти в лучшем случае, оледенеем на ветру, не дойдем. Да и не придется нам идти, сперва еще нужно на скалы взобраться. На них еще никто не взобрался. А ведь все жить хотели.