Три напрасных года
Шрифт:
— Твой. И кровать твоя, — постучал ладонью по панцирю гамака. — А это твой начальник.
— У-у, сука, — поднёс он кулак к носу старшего матроса Сосненко. — Гляди у меня.
Получилось не грозно, а совсем даже смешно, когда тот задёргал своим клювом. Никифоров подхватил дембельский портфельчик с якорем на язычке и стал обниматься с ребятами, прощаясь.
— Прошу добро! — и топ-топ-топ по трапу. В кубрик спустился дембель с ПСКа-68 Генка Рожков.
— Что, Никишка, готов? Замену прислали? Ты что ль? С одиннадцатой роты? В шахматы играешь? Сейчас обую — сиди, жди.
Рожков умчался за доской. Ребята проводили Никишку, притащили хлеб из машины, сбились в кубрик меня послушать, но заявился дембель Рожков, и мы расставили фигуры.
— Куришь?
— Курю.
— Боцман, где попельница?
Это он по-хохляцки сказал. Боцман катера, старшина первой статьи Леонид Петрович Теслик подал обрез снарядной гильзы с якорьком на боку. И я совершил вторую грубейшую ошибку — закурил в кубрике, что категорически запрещалось. Боцман на мою наглость беззвучно скрипнул зубами и удалился. Следом потянулся весь экипаж. Остался только комендор Мишка Терехов и сверлил меня взглядом, пожирая глазами. А я положил сигареты на стол, но Рожков, проигрывая, разволновался, захотел выкурить папиросу, которой ни у кого из присутствующих не оказалось. Тогда он залез в ящик с личными вещами старшего матроса Сосненко и ловко, не раскрывая пачки, извлёк спичкой две папиросы.
— Будешь? — предложил мне.
Я закурил. Рожков сунул свой дембельский кулак Терехову под нос:
— Тока пикни.
Потом развеселился, поймав меня на просмотре:
— У хохла не убудет.
Тут и Терехова справедливый гнев на мою беспредельную (беспечную?) наглость сорвал с места и погнал на палубу. Должно быть, искры выбивали из стальных балясин трапа его гады (флотская обувь) — так барабанили. Он, конечно же, доложил о проделке Рожкова и моём участии.
— Прости, Коля, — сказал боцман моему непосредственному начальнику. — Но я твоего молодого задрочу.
4
Ваше благородие, господин годок
Ты на мне поездил вдоль и поперёк
Спасибо за науку и домой греби
Не везёт мне в службе — повезёт в любви.
Не удалось боцману меня задрючить. Он сам мне об этом потом сказал — хотел, мол, а теперь не будет, поскольку я парень нормальный и дрочить меня не за что. Сейчас расскажу, как это получилось.
Начало смеркаться, командир сыграл боевую тревогу — длинный такой пронзительный звонок, будто школьникам на урок. Думаете, следом — топот ног, моряки помчались по боевым постам, готовить катер к бою и походу. Да ничуть не бывало — нехотя побросали «бычки» в воду и побрели с ленцой, кто куда. Мы с Сосненко — в машинное отделение. Он сказал:
— Смотри и запоминай.
Прокачал давление масла насосом, включил стартер и запустил ходовой двигатель. Пока он разогревался, Николай запустил дизель-генератор. Над главным двигателем корабельный телеграф. Позвонил, когда стрелка, сделав пробежку по сектору, остановилась, указывая «малый вперёд». Сосненко, продублировав команду, совместил указатели. Переключил рычаг реверс-редуктора в положение «вперёд» и добавил оборотов двигателю. Стрелка тахометра заплясала у первой красной чёрточки. Коля на пальцах объяснил, что эти обороты отвечают команде «малый» ход. Вторая и третья красные стрелки на стекле тахометра соответственно — «средний» и «полный».
— Всё понял? Иди спать, в два часа меня сменишь.
Пробрался в кубрик, ощупью расправил постель в своём гамаке, разделся и лёг. Сон не шёл. Началась сильная качка. Кингстон завыл тираннозавром. В борт гулко бились волны. Всё, подумал, сейчас усну и утону, не просыпаясь. И уснул. И проснулся не на дне Ханки. Коля Сосненко уже разбирал свою постель на рундуке и ругал командира:
— Все люди, как люди, а этот хрен на блюде.
Я спрыгнул с гамака:
— Что случилось?
— Пока ничего, но случится.
— Мы на линейке?
— И не ходили. Слышь, как волны разгулялись. Помудохаетесь сейчас с боцманом.
Я прыгнул в машинное отделение с желанием осмотреться и сделать уборку, но сверху, в люк спардека, боцман машет.
— Пошли якорь выбирать.
Что учудил наш командир, за что ругал его Сосненко? Из Платоновской бухты вышли на простор, а тут волна. Мичман Беспалов решил — на линейку не пойдём, здесь будем бдеть. И спать завалился. Бросили якорь на самом юру. Боцман, как и я, в два заступает, сменяя командира. А тот в двенадцатом в каюту нырнул и приказал Теслика поднять. Вот Петрович и чертыхается — якорь не держит. Подняли — бросили, подняли — бросили. Четыре раза они его с Колей выбирали, теперь Сосненко спать пошёл, а у боцмана только-только официальная вахта началась. Не спят ещё радист и радиометрист, но первому нельзя на руку больше пятнадцати килограммов, а второй границу зрит в свою РЛС. Так что все якорные страсти на наши с боцманом плечи легли.
Вот мы уже шестой раз цепь стравили и присели отдохнуть на люк форпика.
— Как ты, — спрашиваю, — определяешь, что сносит?
— Легко, — отвечает. — Если качка килевая — держит якорь, бортовая — несёт нас к чёртовой матери.
Только проговорить успел, «Ярославец» дёрнулся и лёг бортом под волну. Окатило нас с головы до ног.
— Кончай перекур, — рычит боцманюга. — начинай отжимания.
Искусство постановки якоря не сложное — когда он на клюзе, даёшь катеру «малый назад» и отпускаешь стопора. Метров тридцать-сорок цепи травишь, потом — стоп. Якорь должен зацепиться за грунт и держать судно на привязи. Вообще-то длина цепи 70 метров, но если 40 не держат, к чему всю травить — самим же потом выбирать. Можно бросить второй якорь, но боцман боится — запутаются цепи, тогда кранты всему катеру.
В четырнадцатый раз поднимали этот распроклятый якорь, когда Лёха Теслик травмировался. Рукоятку не законтрил, приложился со всей своей хохлацкой силушки, и прилетела она (рукоятка) в подбородок его волевой. Рассекла — ладно не до кости. Боцман в кубрик спустился. Радист Ваня Оленчук кинул боевой пост — рукава засучил, пытался унять кровотечение. Ну а я в гордом одиночестве продолжал бороться со стихией. Крутил шпиль, ловя слабину, а потом отпускал стопора, бросая якорь в пучину. Бросал наудачу, не подрабатывая винтом — потому как разорваться не мог. Скрежетал якорь в клюзе, гремела цепь, а в каюте дрых беспечно сундук (а как ещё назвать долбанного мичманюгу, бросившего катер и экипаж на произвол стихии). Я даже рукоять шпиля ударил о палубу как раз над каютой со всей силы. А боцман пришёл, покачал головой — напрасно ты это, приятель. Рана его, затыканная ватой и стянутая пластырями, всё же кровоточила. Как такого на шпиль? И я один, ловя слабину, наяривал рукояткой.
— Бросай, — сказал боцману и пошёл запускать двигатель.
Кажется, зацепились. Вот тогда сели с Тесликом плечо к плечу отдышаться. Обнял он меня и говорит — мол, нормальный ты парень, Антоха, хотел тебя подрючить малость, да, вижу, и без того с нашим Тараканом всем достанется и мало не покажется. Вот такие дела.
Это лишь эпизод нашей боевой службы и флотской дружбы. А сколько их будет ещё? Но давайте всё по порядку.
ПСКа наш носил бортовой номер — 269, а оперативный — 69. Исполнен был из портового буксира проекта 376-У, с красивым серийным названием «Ярославец». По причине своего профессионального предназначения имел огромный винт и малооборотистый двигатель. Да нам и не надо было за кем-то гоняться — наша задача обнаружить цель и доложить погранцам. Ну, а дальше — по обстоятельствам. На вооружении имел двуствольный пулемёт калибра 14,2 мм, РЛС «Донец-2» и штуки три радиостанции. Магнитные компасы и гирокомпас.