Три нью-йоркских осени
Шрифт:
Вот и ответ на вопрос, почему продажная цена американских газет в несколько раз ниже их полной себестоимости: разницу оплачивают рекламодатели. Они с лихвой возвратят свое, когда, соблазненные искусительницей-рекламой, читатели отправятся за покупками в магазины.
А о том, кто и как делает воскресный выпуск «Таймса» и шестьдесят страниц обычного будничного номера газеты, я узнал кое-что во время визита в редакцию.
Она помещается недалеко от Таймс-сквера: знаменитая площадь названа именем газеты. Это произошло давно, в начале нынешнего века, когда стоявшие здесь склады топлива и конные дворы для его развозки были уже снесены и посреди довольно-таки невзрачных домов поднялась
Так вот, журналисты из «Таймса» пригласили советских коллег ознакомиться с производством. Не было ни речей, ни споров, ни виски: нам показывали, мы смотрели.
Нас встретил и сдержанно приветствовал г-н Гаррисон Солсбери. Он бакалавр искусств, член масонского братства, начинал репортером тридцать пять лет назад, прошел огни, воды и медные трубы. Г-н Солсбери — ответственный за внутреннюю информацию по Соединенным Штатам. В прошлом он не раз бывал у нас в стране. Он знает русский язык достаточно хорошо для того, чтобы прочесть в оригинале статью Михаила Шолохова, в которой писатель публично отчитал его за всяческие домыслы относительно последней части «Поднятой целины».
Я познакомился с г-ном Солсбери в то осеннее утро, когда в Нью-Йорке встречали «Балтику». Худой, остролицый, в рыжем старом плаще, он горбился под проливным дождем среди толпы репортеров, внимательно поглядывая сквозь очки с тонкими золотыми дужками. Потом я увидел эти поблескивающие дужки в глубине машины, стоявшей возле советского представительства — резиденции нашей делегации. Было начало третьего часа ночи. Г-н Солсбери дремал, должно быть, но, когда стукнула дверь, подался вперед. Он ждал: а вдруг ночью произойдет что-либо важное, связанное с пребыванием советских представителей в Нью-Йорке?
Гаррисон Солсбери до сих пор считается специалистом по советским делам; во многих случаях правильнее было бы сказать — по антисоветским. Он служит делу, враждебному нашему. Но служит без лени, без барства: ведь сам коротал ночь в машине, не послал начинающего репортера.
Г-н Солсбери ведет нас на фабрику-кухню, где из информационного сырья и полуфабрикатов готовят острые блюда для читателей.
Главный цех занимает почти целиком один из этажей. С низкого потолка льется мягкий отраженный свет: не нужно настольных ламп, экономится место. Пролеты меж квадратных колонн заняты поставленными почти впритык небольшими металлическими столиками. Есть, впрочем, и общие деревянные столы в форме разогнутой подковы.
Цех, или, если хотите, кабинет на триста пятьдесят персон, сдержанно гудит, и в слитном гудении этом тонут отдельные голоса. Персоны сидят на вращающихся табуретах. Один репортер бешено стучит на машинке, другой прижал ухо к телефонной трубке, третий склонился над фотокопией рукописи и, посыпая ее сигарным пеплом, что-то вычеркивает, что-то подчеркивает.
Здесь быстроногие «легмены», готовые по первому сигналу мчаться к месту происшествия, и выдвинувшиеся из их среды «трейнед силс» (дрессированные тюлени), которым поручаются наиболее сложные дела, требующие опыта, хладнокровия, находчивости. Здесь же полсотни специалистов мира бизнеса, «своих парней» на бирже, и изрядный отряд спортивных репортеров.
Всю эту публику, как говорится, ноги кормят. И не так уж плохо кормят: «легмен», репортер с пятилетним стажем, получает 167 долларов в неделю.
За общими столами-подковами друг против друга восседают литературные редакторы, умеющие дать заметке притягательный заголовок и сформулировать ее первый абзац, знаменитый «лидинг параграф», таким образом, чтобы занятой человек мог уяснить из заголовка и этих нескольких строк как суть события, так и отношение к нему редакции.
Уильям Ледерер, большой знаток американской журналистики, доказывает, что американцы очень небрежно читают газетные новости. Для них кричащий заголовок и есть новость, а важные сообщения в тексте, иногда противоречащие заголовку, просто не удостаиваются внимания.
У нас редакция, прежде чем напечатать статью или заметку, старается проверить ее по существу. В Америке же самому читателю предоставляют устанавливать, где истина и где ложь. Скажем, печатается выступление какого-либо конгрессмена. Чем больше вздора он наговорит, тем больше места уделят его речи, тем хлестче будут посвященные ей заголовки.
Однажды небезызвестный Маккарти заявил, что госдепартамент превратился в гнездо крамолы и что 205 его чиновников носят в кармане партийные билеты коммунистов. Его слова набрали «дровами» на первых страницах. Ни одна буржуазная газета не потребовала доказательств. Сенатор сказал — газеты напечатали. Проверяется лишь, действительно ли такой-то сказал именно это. Правдиво ли, правильно ли по существу высказывание — редакцию мало интересует. На языке американской журналистики это называется «новость, как она есть».
Американское слово «ньюс» не просто новость. Желательно, чтобы эта новость заставляла читателя расширить глаза и простонать: «Боже мой!» Собака, укусившая человека, — разве это новость? Вот если человек укусит собаку… На худой конец, новость — собака, укусившая кинозвезду или кардинала Спеллмана.
На фабрике-кухне информации «Таймса» — беспощадный ритм гигантского конвейера. Не видно праздношатающихся, болтающих. Все при деле!
Три огромных циферблата показывают разное время: нью-йоркское, парижское, лос-анжелесское. Газета выходит в трех местах с разным текстом: ведь если в Париже три часа ночи, туда нет смысла гнать важное короткое сообщение, которое немедленно попадает в очередной нью-йоркский выпуск газеты. В парижскую редакцию пойдет уже более полная корреспонденция, возможно с комментариями и откликами. Такая же будет напечатана в следующих нью-йоркских изданиях. Бывали горячие денечки, вернее горячие сутки, когда «Таймс» выходила двенадцатью выпусками, каждый раз чем-либо дополненная или исправленная, если второпях наделали опечаток.
Слитно гудиг огромный зал. Все при деле, некогда разогнуть спину, стрелки часов гонят, торопят! В боковых помещениях непрерывно постукивают телетайпы, принимая сообщения десятков информационных агентств. В зажимах, двигающихся вдоль полых труб, ползут от стола к столу — по конвейеру! — листки с новостями. Магнитофоны, присоединенные к телефонным аппаратам, записывают скороговорку иногородних корреспондентов. В отдельной комнате непрерывно слушают радио и смотрят на голубые экраны: вдруг кто-то опередил газету и раздобыл интересную новость? Тогда — сигнал тревоги, и машины помчат «дрессированных тюленей» в погоню за упущенной сенсацией.
Некоторые сенсации «Таймса» все же отличаются от того, что понимается под этим словом в редакциях большинства желтых бульварных газет. Именно «Таймс» первой опубликовала в свое время «Теорию относительности» Эйнштейна, получив полный текст по телеграфу из Цюриха. В «Таймсе» нашлось место для полного текста протоколов Ялтинской конференции трех держав, для 200 тысяч слов, переданных из Вашингтона по четырнадцати арендованным на ночь телеграфным линиям. Затраты были огромными, но редакция сочла, что репутация газеты дороже.