Три поколения
Шрифт:
— Каких первачей?
— Лучших трактористов в отрядах, которым можно поручить первую борозду на целине.
— Ах, ты вон о чем!..
— Давай договоримся, Константин Садокович, с первых же шагов поощрять трудовое рвение. Честь провести первую борозду на целине — великая честь! Историческая весна!
Боголепов пристально посмотрел на Уточкина.
— Да, весна эта, буду прямо говорить… Ну что ж, давай посмотрим, кто у нас достоин такой высокой чести.
…Вечером в МТС позвонил Леонтьев. К телефону подошел
— Скоро начнете?
— Завтра, Василий Николаевич.
— Где?
— У красноурожаевцев.
— Добро! С рассветом к вам Гордей Миронович будет.
Через полчаса позвонил председатель райисполкома.
— Кто у телефона?
— Главный агроном Корнев.
— Андрюша!.. — Разговор пресекся: старик закашлялся в трубку.
Со звуками этого родного голоса, с которым была связана вся юность Андрея, в его душе из какого-то канувшего в вечность далёка сразу выплыло: большое село Маральи Рожки, спускающийся с гор вечер, кипящий на крыльце самовар, пахучий дым из трубы, шум водопада Сорвёнка, большая рука деда на голове… Андрей даже глаза закрыл.
— Андрюша! Ну, как ты?.. Свирепствуешь? Не позоришь корневскую породу? Как у вас с первой-то бороздой?
— Завтра у красноурожайцев, Гордей Миронович, — постеснявшись назвать деда дедом, ответил Андрей.
— Слава богу, наконец-то!.. С нынешней весной не только вы, молодежь, а и мы, старики, зубы до десен съели… Жди меня с бабкиными постряпеньками. Слышишь?
— Слышу, дедушка, слышу…
Честь вести первую борозду на целине в Войковской МТС выпала Саше Фарутину. Это была премия за усердную его работу в тяжелые дни спешного ремонта тракторов и подвозки кормов в колхозе.
В этот торжественный день молодой тракторист и бригадир первой тракторной бригады Иван Анисимович Шукайло проснулись задолго до общей побудки.
— Чувствуешь, Сашок, какая тебе предстоит нынче почетность?
— Чувствую, Иван Анисимович. Ночь спал плохо, дважды к машине выскакивал, все казалось, чего-то недосмотрел… А она как рысак перед заездом: и вычищена до блеска, и копыта смазаны… И чудно, Иван Анисимович… — Собираясь сказать заветное, Саша пристально поглядел бригадиру в лицо. — Так я это в душе чувствую, что даже дух в груди спирает, а вот высказать… Стихами бы, да слов таких не найду… Такая размазня получается…
Шукайло понимающе улыбнулся.
— Это ничего, Сашок, слова потом найдутся, главное, что в душе чувствуешь, что к машине ночью выскакиваешь… На словах-то иной как гусь на воде, а на деле — оторви да брось… А вот настоящее, душевное слово не каждому дается. Да и не всем же птицам щелкать по-соловьиному. Я тоже плохо спал сегодня. А уж я ли за пятнадцать лет не напахался! Поднимать целину — это, брат, дело историческое! Об этом песни складывать будут.
Иван Анисимович был необычно серьезен. Он волновался — и не скрывал этого.
Передавали, что секретарь крайкома партии уже несколько раз летал над полями на самолете.
Шукайло хлопнул тяжелой рукой мечтательного тракториста по плечу и сказал:
— Чтоб борозда была как по шнуру! Уточкин говорит: в историю войдет эта твоя первая борозда.
Фарутин вскинул на бригадира глаза и хотел было ответить ему что-то, но Иван Анисимович предупредил его:
— Не надо, Сашок! Знаю, что не подгадишь. Поди полежи еще, сосни для точности глаза, а я тем временем вешки на загонке проверю.
Первая бригада завтракала на восходе солнца. Ели, как всегда, усердно, в молчании. Не нарушал распорядка и подкативший к стану директорский «газик».
Озорной Васька Лихарев остановил машину у самого котла и быстрым движением открыл дверцу прямо против бригадной поварихи.
— Как раз к кулешу! — сказал он и подмигнул разбитной, языкастой вдове.
Повариха сердито вздернула жидкую белесую бровь, сверкнула оловянными глазами и отрезала:
— Кому как раз, а кому и бычий глаз! Ты бы еще, чубатый кобель, ко мне в котел въехал!
— В другой раз, Авдотьюшка! — захохотал Васька.
— Уж я тебя тогда употчую половником промеж ушей, жеребца стоялого!
Из машины вышел огромный Боголепов и маленький, серый, очевидно, не выспавшийся, с подвязанной щекой Уточкин.
— Хлеб да соль, товарищи механизаторы! — покрывая могучим своим басом препирательство поварихи и шофера, поздоровался директор.
— Милости просим с нами кушать! Подвиньтесь, ребятишки, — за всех ответил поднявшийся навстречу гостям бригадир.
Боголепов, Уточкин и Васька сели. Повариха поставила перед ними дымящиеся миски.
— Откушайте нашего бригадного кулешу. Не знаю только, хорош ли. Что-то все уткнулись, едят, молчат. Не ругаются — значит, думаю, угодила.
Васька Лихарев поддел полную ложку и сказал:
— Такой кулеш и при коммунизме поешь, да еще из твоих распрекрасных рук, Евдокеюшка! Я, не подняться мне с этого места, заявку подаю на большую-пребольшую добавку…
— Задабриваешь, чубатый цыганище, — заулыбалась вдова.
Бригадир ел не спеша. Когда он наелся сам и увидел, что наелись все, в том числе и гости, положил ложку.
— У нас, Авдотья Трофимовна, два неписаных правила в бригаде, и ты их как повариха должна знать: первое — есть молча и досыта, работать без устали и дотемна; второе — положили ложки и сразу же на ножки. У тех же, кто после еды отдыхает часок, завертывается сала кусок да лени мешок… На ножки, товарищи! — скомандовал бригадир.
Трактористы и гости разом поднялись из-за длинного стола.