Три поколения
Шрифт:
— С новосельем вас!
А сама тревожилась. Ведь она почти еще не знала своих трактористок.
Брезентовая дверь палатки была откинута. Через поляну напротив — полевая кухня, рядом с ней — давний бригадный стан; в нем печка.
Бригадира сильно смущали брезентовые стены палатки: «Как раздуется сиверяк-сибиряк — замерзнут мои трактористки! Москвичи… непривычные…»
— Боюсь я, девушки, не простудились бы мы тут. Может быть, на стану разместимся? — предложила Маша. — Правда, в нем грязновато, но мы побелим. Зато там печка, тепло…
— В палатке! Только в палатке! — за всех ответила Груня Воронина. — Как на фронте!
— Нашу Груню палаточная романтика заедает, но аллах с ней, а вот что касательно восемнадцати — многовато. Сбавь да двенадцати, Груня, и будет как раз, — серьезно, как все, что она говорила, посоветовала Фрося Совкина.
— Не согласна! Вспомните, как строили ребята Комсомольск-на-Амуре! Вот это были комсомольцы! А мы что? Москвичи или не москвичи?
Маленькая, крепкая, точно вытесанная из дикого камня, Груня и спорила с какой-то покоряющей, яростной силой.
— Да можно ли про живущих в рубленом теплом стану, как в любой обжитой деревне, героическую поэму сложить? Можно ли, я вас спрашиваю?
— Кончай трёп, Грунька! — прикрикнула на нее Фрося. — Ох, до чего же я ненавижу трескотню насчет этого героизма!
Груня вспыхнула:
— Как это «трёп»? Что значит «ненавижу»? Ненавидеть тут нечего. Каждый по-своему мечтает… — И, отвернувшись от Фроси, другим тоном: — Девоньки! Предлагаю дежурство по палатке начать с меня!
Тоненькая, совсем не похожая на бригадира, Маша Филянова носилась из конца в конец стана, распоряжалась, но больше все делала сама. Ей казалось, что никто, кроме нее, не сумеет разместить, уложить, поставить, как нужно. Но вот как будто уже и все сделано. Задымилась кухня. Маша пошла к полям. Позади нее резкий северный ветер бился о тугие зеленые стены палатки. Слышно было, как хлопали незастегнутые брезентовые двери.
Невидимое солнце заплуталось в густых тучах. Безлюдно, тихо в мертвых, белых, только кое-где зачерневших полях. Маша вспомнила Москву, Кремль, Георгиевский зал, Алексея Казарина, свои трудные обязательства… Эти впечатления — на всю жизнь. С каким трепетом поднималась она в первый раз по ступенькам широкой лестницы в историческое здание Верховного Совета! А люди? Со всех концов страны. И все молодежь… В перерывах между заседаниями Филянову и Казарина отыскивали бывшие на совещании гости — индийцы, венгры, поляки — и горячо жали руки. «Теперь за нашим соревнованием все следить будут. Ох, Машка, Машка, сорвешься, — засмеют! Ведь это же действительно вселенский трёп получится, как говорит Фрося…»
Тревожно было на душе у комсомолки. Тревога незаметно перешла в робость, робость — в страх. «Подумать только, чего наобещала: с парнями в работе соревноваться! — Маша вспомнила Алексея Казарина. — И он сам, и ребята у него, наверно, один к одному. А я даже не знаю своих». И Маша снова стала мысленно перебирать девушек: «Фрося с Валей и Груня — эти, кажется, боевые. А другие? Да чего уж теперь — ввязалась в драку, не жалей волос!»
Прозорливцы называли Машу Филянову будущей Пашей Ангелиной. Окончив техникум, она поступила на заочное отделение сельскохозяйственного института, на инженерный факультет.
— Не Мария Яковлевна, а Маша! — с улыбкой, твердо сказала она приехавшему от краевой газеты корреспонденту.
От всего ее облика веет молодостью,
— Люблю художественные книги, но читать их совершенно некогда, — рассказывала она Вере Струговой. — Работа, заочная учеба… Вырвешь минутку, а глаза уже слипаются. Все же почитываю. Больше всего понравилась мне «Анна Каренина». Вот трудная судьба!
Маша Филянова не всегда еще отличит Левитана от Шишкина, Чайковского от Бетховена, но работу мотора по звуку выхлопной трубы определит без ошибки и точно скажет, что машину выпустили из ремонта с непритертыми клапанами.
— Если не зазнаешься, далеко пойдешь, — сказала ей как-то Вера Стругова.
Маша засмеялась.
— А с чего зазнаваться-то? Пока только обещания, слова, работа впереди… Да и комсомолия не позволит зазнаться. Ведь вы все такие строгачи: чуть что, отбреете, хоть стой, хоть падай…
Девушки спали. За стенами палатки все так же завывал северный ветер. Маша склонилась к койке Веры, и они проговорили за полночь. И говорили на этот раз не о предстоящем соревновании… Обе любили, у каждой на пути к счастью стояли препятствия. Было о чем поговорить!
Действительно, за работой женской молодежной бригады следила вся страна. Письма сыпались отовсюду. Один летчик из Ленинграда обратился к Маше с просьбой: «Расскажите о самом важном. Ваше слово будет встречено всеми авиаторами, как песня жаворонка. Тем более что вы комсомолка, а у нас комсомольцев много, и они хотят знать, как вы осваиваете новые земли. Некоторые товарищи мечтают по окончании службы поехать к нам и вместе трудиться на благо Родины…»
Особенно обрадовала Машу огромная посылка с книгами. На каждой детским почерком было написано: «Марии Яковлевне Филяновой, вожаку лучшей комсомольско-молодежной бригады Алтая. От комсомольцев и пионеров средней школы № 30 имени С. М. Кирова Избаскентского района Узбекской ССР. 24.4. 1954 г.»
— Ой, да что ж это они тут написали! — воскликнула Маша. — Какая же мы «лучшая бригада», если и на поле еще не выходили?
Никто из девушек не сказал ни слова. Все снова начали разбирать присланные книги.
Во всех движениях Маши — порыв, энергия. Ей хочется все сделать самой, в этом ее недостаток.
— Ты мешаешь девушкам расти, не даешь шагу шагнуть, — упрекала ее Вера. — Нельзя же все время водить их за ручку!
— Умом я это понимаю, Вера, а сдержаться не могу. То же самое советовал мне и Ваня… Иван Анисимович… — оглянувшись на стоявшую вблизи трактористку Акулину Губанюк, созналась Маша. — А уж у него опыт! Ему не бригадиром — директором быть.
Вера посмотрела на раскрасневшееся лицо подруги и улыбнулась. Она понимала Машу, по себе чувствовала, что все ее существо наполнено сейчас переливающейся через край силой. И сколько бы она ни расходовала себя, силы ее будут все пополняться и пополняться, как неиссякаемые воды горного родника.
— Но ты все-таки старайся, Маша, сдерживать себя!
— Изо всех сил стараюсь, Вера, да ведь характер…
Неподалеку от трактора возится Акулина Губанюк. С первых же дней у нее все что-нибудь да не ладилось. Сейчас почему-то не заводится трактор, и Вера видит, как Маше хочется все бросить и подбежать к Акулине, сделать за нее. Покосившись в сторону Веры, Маша сдержалась и продолжала свою работу. Через несколько минут дизель зарокотал, и Маша облегченно вздохнула, а Вера поощрительно улыбнулась ей: