Три повести
Шрифт:
Точно совещание где-то в далеком колхозе… а как же Москва? Соковнин вышел последним в черноту осеннего вечера. Сырость приглушала отдаленный гул разгоревшегося артиллерийского боя. Ломаные зигзаги разрывов из зенитных орудий были видны в стороне Москвы. Но то, что с жесткой настойчивостью искал в своих командирах Мышкин, и определяло ее судьбу, а вместе с тем и дальнейшие ходы войны. Теперь Соковнин знал это на опыте.
И все же случилось так, что он в Москве побывал.
Весь конец октября прошел в особенно упорных боях на Западном направлении. Немцы вводили в бой новые части. Во всех окраинных переулках и на больших улицах, ведущих с вокзалов или кольцом окружающих Москву, строили баррикады. Грузовики с зенитными пулеметами занимали на площади к вечеру подвижные позиции. Конец октября был холодный и ветреный. Заклеенные косыми полосками стекла окон отражали серое
В одно из ноябрьских утр, еще на рассвете, батальон Соковнина примкнул к пехотным частям, направлявшимся к центру Москвы. Морозец подсушил улицы. Сухой, шуршавший по асфальту снежок несло вкось. Выкрашенные в белый, грязноватый цвет танки растянулись во всю длину улицы. Неужели мог быть парад, когда немцы возле самой Москвы, когда с тревогой приникали поутру к сырым газетным листам со сводкой об упорных боях в Подмосковье? Но Москва, с мыслью о которой он, Соковнин, засыпал, ставшая почти воображаемой, точно когда-то приснившейся, — она была прежняя, присыпанная снежком, уже обещавшим зиму. В тонком голубоватом тумане, источенном несущимися снежинками, с обведенными белой каемкой архитектурными контурами и от этого помолодевшая и освеженная, лежала она простором знакомых улиц, точно не покидал он ее в июньский вечер на Киевском вокзале. Только окна магазинов были заставлены щитами или завалены мешками с песком, да на месте университетской решетки, снесенной разорвавшейся бомбой, был пустырь, и в оспинах от осколков, расписанный под множество разноэтажных и разноцветных домов, стоял манеж… Но, подобно следам испытаний на любимом лице, делало все это Москву еще дороже и ближе.
В утренней морозной тишине прозвонили четверть куранты. Сколько раз на фронте, приникая ухом к приемнику, слушал он это далекое, всемирное звучание Москвы! Еще последняя четверть часа. В тишине было слышно, как шуршит по асфальту сухой ноябрьский снег. Вот он, Соковнин, только четыре месяца назад занятый студенческими делами, дипломным проектом, стоит с людьми своего батальона на площади Москвы. Все, что еще только бродило в сознании: как жить, как служить народу, — студенческое, ищущее, — все получало сейчас в тишине московских улиц конечный, проясненный смысл.
Глухой, смутный гул нарастал со стороны улицы Горького. Танки, пришедшие, может быть, из подмосковных лесов, готовились вдвинуться в просторную и величественную в суровой скудости праздничного своего украшения Красную площадь. С вещевыми мешками за спиной, с саперными лопатками у пояса, — какой предстояло ей, может быть, через день-другой занять рубежи обороны, — двигалась пехота по усыпанной снегом брусчатой мостовой. Заячьи лапки снега лежали на голубоватых елочках возле опустевшего Мавзолея: Ленина в нем уже не было. Позади не заполнивших площадь колонн пехоты, гремя, запряженные белыми лошадьми с подтянутыми на сторону головами пристяжных, уже выносились, как символ побед времен гражданской войны, тачанки с пулеметами…
Казалось, нарастая в тревожности быстро несущихся событий, достигло все в это утро высшего своего напряжения и теперь отсюда, с высоты, должно низринуться, как горный поток… Готов ли ты, великий народ, принять все предстоящие тебе испытания? Готовы ли вы, пехотинцы, артиллеристы, танкисты — вчерашние слесари, комбайнеры, студенты, — готовы ли вы пройти сквозь годы войны, по трудным и долгим ее дорогам, и ни разу не усомниться, не ослабеть, не приуныть, пробиваясь к далекому, величественному дню торжества?
И вот уже позади и площадь, и спуск к Москве-реке, и река в тонкой синеве несущейся первой метелицы, и набережные, геометрически прочерченные полосками снега, — московское, зимнее, неповторимое… «Нет, никогда немцы не будут на Малой Молчановке, — вдруг улыбнулся он от полноты счастья и уверенности. — Можете быть спокойны, Марина!»
XX
С середины ноября в составе свыше пятидесяти всевозможных дивизий — сюда входили и танковые, и пехотные, и мотопехотные — немцы начали второе наступление на Москву. На концах щупалец, которыми хотели они охватить фланги фронта, значились города на юге и на севере, в кольце которых была заключена и должна была, по их расчетам, пасть Москва. Давно уже были пропущены ими возвещенные сроки своего в нее вступления. В летних шинелишках — предполагалось, что кампания будет закончена к зиме, — все гуще ложились они на присыпанных первым снегом подмосковных полях; уже
В одну из декабрьских ночей — полк уже давно из дачной местности был переброшен на позиции — Соковнина вызвал к себе командир полка. Ночь была темная, крепко налитая морозом. Перестрелка, усилившаяся перед вечером, затихла. Только по временам медленно, как бы задумчиво, проносился со стороны занятого немцами села зеленоватый фосфорический след трассирующей пули.
Мышкин в расстегнутом полушубке — он так и не снял его, вернувшись от командира дивизии, — сидел над исчерченной картой. Сильная ацетиленовая струя знакомой лампы почти неподвижно стояла возле его лица.
— Командир батальона Соковнин прибыл по вашему приказанию, товарищ майор, — сказал Соковнин в тишине комнаты: по необычайному сосредоточенному одиночеству Мышкина он почувствовал, что произошли или должны произойти события.
— Я вызвал вас несколько раньше, чем остальных командиров батальонов, — сказал Мышкин, когда тот сел по другую сторону стола. — Есть задание, которое я хочу поручить именно вам.
Утром, вернувшись от командира дивизии с полученной задачей, Мышкин уже понимал, что частичная эта задача означает общий переход в наступление. Почти весь ноябрь и начало декабря, сдерживая немцев возле самой Москвы, готовили этот встречный удар. Полк занимал позиции в нескольких сотнях метров от занятого немцами и сильно укрепленного села Рощево. Почти во всю длину расположения полка тянулась балка, засыпанная снегом; на обочине картофельного поля за ней, выдвинутая в нескольких десятках метров от крайних домиков, проходила траншея немцев. Левее местность поднималась на взволок, и на высоте белели церковь и памятники на упраздненном кладбище. Это и был главный пункт обороны немцев в селе. Тупым концом цветного карандаша Мышкин постукивал по карте, оживавшей в подробностях добытых разведкой сведений. Потом он повернул карандаш острием книзу и обвел красным кружком обозначенную крестиком церковь.
— Вот ваша задача, товарищ Соковнин: занять высоту и, прикрывшись одним взводом слева, — карандаш провел полудужку, — ударом в направлении церкви овладеть центральной частью села. — Он выждал. — Задачу нельзя не решить или полурешить, — добавил он. — Задачу надо решить. Как только займем этот пункт, вся оборона противника будет нарушена. Я дам вам шесть танков и дивизион артиллерии на поддержку. Завтра с семи утра провожу командирскую разведку. Встречать меня на правом фланге своего батальона. Подготовите все справки о противнике. — Он смягчил вдруг отрывистость своих приказаний. — Я остановился на вас, потому что у вас есть уже опыт и, как мне кажется, выдержка.
— Постараюсь оправдать, товарищ майор, — сказал Соковнин, вставая.
Мышкин протянул ему руку.
— Деформация пропорциональна напряжению… не так ли?
Но только на миг в раздвинувшихся морщинках его лица появилось московское, давнее, и он сейчас же согнал это.
Туман, предвещавший наутро мороз, поднялся с вечера и стер все очертания. Снежное поле, по которому крутилась пугавшая возможностью метели поземка, терялось во мгле тут же за линией траншеи. Атака назначена была на семь часов утра. В блиндаже командного пункта батальона на земляных нарах, покрытых соломой, спали заместитель и старший адъютант. Местность, на которой должен был вести бой батальон, Соковнин знал теперь до одиночных ветел при дороге и даже отдельных каменных плит на кладбище: утром, вылезши на бруствер, расстелив на нем карту, почти три часа кряду продумывал он предстоящий бой. Москва, ее судьба, близкий перелом в войне были не там, где-то, в огромных исторических перспективах, а именно здесь, в этой высоте, которую к 9.30 утра он должен со своим батальоном занять. Может быть, что-нибудь в сложной подготовке атаки упущено? Нет, с командирами рот все договорено, порядок взаимных действий с приданными артдивизионом и ротой танков обусловлен. Пушки вытянуты на прямую наводку. Теперь сон, сон… столь необходимые два-три часа сна. Но спать он не мог. Он докурил папиросу и выбрался из блиндажа. Морозный воздух был густ. В стороне, в боковом окопе, с сухим потрескиваньем бойцы доплетали из хвороста маты для преодоления проволочных заграждений. Он стал пробираться ходами сообщения в первую траншею. Ветер, поднявший с вечера поземку, утих. На земляном выступе, там, где траншея ломалась углом, — подняв воротники полушубков и засунув руки в рукава, беседовали друг с другом двое бойцов.