Три повести
Шрифт:
— Ну, куда же вы пойдете… сейчас опасно на улицах, — удерживала она ее.
— Ах, милая девочка, а где сейчас не опасно? Сейчас на улицах-то стало… — она только махнула рукой. — Из дому утром выходишь и не знаешь, вернешься ли. Вы-то как по улицам ходите? Немцы сейчас ведь всю молодежь угоняют. Вы где работаете?
Ирина сказала:
— Нигде.
— Ну, попадетесь — они вас угонят. Вот что, милая девочка… — Она понизила голос. — Если понадобится, приходите ко мне: я вам справочку, в случае чего, кой-какую достану. А со справочкой немцы не так угоняют. Спросите Анну Ивановну… вас ко мне проведут. А муж мой — доктор Самаринов, —
Руки ее, не привыкшие ни на минуту к бездействию, были все время в движении: то она оправляла на себе ветхую свою шубенку, то доставала из сумочки какие-то ключи и записки.
— Все-таки, милая девочка, я пойду… а вдруг из деревни кого-нибудь привезли? Вовремя прививку не сделать — пропал человек.
Но только тогда, когда прекратилась стрельба, Ирина отпустила ее.
Она скрыла от матери, что получила повестку. Мать слабела, силы ее души были надломлены. Ирина решила разыскать пообещавшую тогда ей помощь старушку.
Станция, где работала Анна Ивановна, помещалась в двухэтажном здании в глубине заваленного снегом двора. Согревая над остывающей печуркой распухшие от холода руки, Анна Ивановна довершала свое суточное дежурство.
— Вам, милочка, кого? — спросила она. Ирина напомнила об их встрече в подвале. — Ах, милая девочка, я вас не узнала. Что, туговато приходится?
Ирина призналась:
— Да, плохо.
— Вот мы к мужу пойдем, посоветуемся. Он как раз сейчас дома.
Она сдала дежурство сменившей ее и повела Ирину за собой через двор, в соседний дом. Доктор Самаринов, низенький, с сердитыми седыми бровями, колол на пороге какую-то дощечку. Куст седых волос торчал на его голове. Руки были в перчатках с отрезанными пальцами, — руки он берег.
— Вот, Николай Петрович, девочке надо помочь, — сказала Анна Ивановна и показала ему полученную Ириной повестку.
Сдвинув очки на лоб, он приблизил повестку к близоруким глазам.
— Ну что же, не явитесь — немцы накажут. Они это умеют. Пошлют вас куда-нибудь в рабочий лагерь для «восточных рабочих», — пообещал он.
— Вы, Николай Петрович, не пугайте, — вступилась Анна Ивановна, — девочке надо помочь.
Но он все еще ершил седые брови, еще не открывался в истинных своих качествах.
— А чем тут поможешь? Немцы повестку прислали: ейн, цвей, дрей — собирайтесь и всё тут. — Его пальцы с коротко остриженными и потемневшими от йода ногтями торчали из обрезанных перчаток, но в нарочитую его суровость Ирина уже не верила. — Что же, взрежем вам маленько животик, — вздохнул он позднее, — вот тут, с правой стороны… укоротим вам кишечку. Она для вас без пользы. Шрамик останется, но хорошенький шрамик, ничего такого. Единственно чем могу помочь… единственно. Подумайте… все-таки операция.
— Мне незачем думать, — сказала Ирина твердо. — Сделайте мне операцию.
Он только отдувался, выпуская воздух через оттопыренные усы.
— Ах, молодежь… сама под нож ложится. Что немцы с ней сделали! — Он снова сдвинул очки на лоб и посмотрел на Ирину близорукими, совсем по-детски синенькими глазами, — Только, знаете ли, девочка, немцы меня за такие дела на балконе повесят, и с доской на груди. Я от них уже и так человек сто уволок.
Но
Два дня спустя Самаринов сделал ей операцию. Она лежала сначала в больнице, потом перебралась домой. Ей дали месячную отсрочку для явки. Месяц спустя она снова доставила справку на биржу труда. Ее долго продержали в приемной. Потом ей велели пройти в конец коридора — там помещалась комиссия. За столом сидел тощий, с сухим лицом и золотыми крапинками пломб на длинных передних зубах немецкий военный врач. Верхняя губа у него была коротка, и зубы торчали наружу. Второй был розовый, с полными щеками, в сером костюме, с уголком щегольского платочка в карманчике. Медицинская справка, которую доставила Ирина, лежала перед врачом на столе.
— Ваша справка недействительна, — сказал он. — Какие у вас боли, почему вы нуждаетесь в новой отсрочке?
Ирина рассказала ему все, как научил ее Самаринов.
— Разденьтесь. Я вас осмотрю, — приказал он. Она побледнела, по-видимому. — Можете не стесняться. Это мой ассистент, — добавил он, но по его дрогнувшим от скрытой улыбки губам она поняла, что он лжет.
— Меня уже осматривал врач, — сказала она. — Если вы сомневаетесь…
— Да, я сомневаюсь. Разденьтесь.
— Пусть сначала выйдет этот господин.
— Я вам объяснил, что это мой ассистент.
— Все равно, пусть он выйдет.
Ей показалось, что красные губы немца в сером костюме стали еще краснее.
— Милая барышня, не разыгрывайте здесь спектакль, — сказал врач. — Иначе я назначу вас немедленно для отправки на трудовые работы. Вы знаете, что немцы шутить не любят.
Ей пришлось раздеться. Она стояла униженная. Он приподнял на ней сорочку выше, чем это было нужно, и холодными пальцами пощупал шрам. Потом он надавил, выискивая болевые точки. Она пожаловалась на боли именно в том месте, где указал ей Самаринов. Немец вернулся к столу. Она застегивала блузку. Ее щеки горели.
— Хорошо. Я предоставлю вам отсрочку еще на две недели, но это будет последняя, — сказал он.
Он взял листок и вышел из комнаты. Она осталась вдвоем с немцем в сером костюме. Тот благодушно что-то насвистывал. Когда врач вышел, он сказал вдруг, поглядев ему вслед:
— Будет очень жаль, если милая барышня окажется где-нибудь в лагере. Можно устроить так, что вас никуда не пошлют.
— Как? — спросила она.
— Я дам вам справку, что вы работаете в немецкой фирме. Это будет фиктивная справка, вам не придется ничего делать. Вот адрес: это недалеко, на Сумской улице. Вы зайдете ко мне, и я дам вам такую справку.
— Что вы за это потребуете? — спросила она в упор.
— О, немного… — Он засмеялся. — Совсем немного. Я надеюсь, что мы оба останемся довольны друг другом.
Он сделал движение, чтобы обнять ее. Она оттолкнула его, и он больно ударился о несгораемый шкаф.
— Я постараюсь устроить вам хорошую работу в трудовом лагере, — произнес он злобно.
Вернулся врач.
— Отсрочка на две недели. Но это — последняя, — сказал он, не поглядев на нее.
Две недели спустя, когда новая медицинская справка все равно не помогла бы, перебрав все, что могло ее спасти, и ничего не найдя, Ирина в отчаянии решила пойти снова к Самаринову. Она знала теперь, что ее угонят или надо уйти куда-нибудь в глухой хутор, но оставить мать она не хотела. В кабинете Самаринова, поборов гордость, она заплакала. Он задвигал своими сердитыми бровками.