Три повести
Шрифт:
— Я верю.
— И потом вот еще что… наша работа — на форпосте страны. На самом отдаленном и на самом боевом ее берегу. Мы тянемся здесь огромным береговым протяжением — от границы Кореи за Полярный круг… сходимся конечными мысами, как клювами птицы: один только Берингов пролив отделяет мировую страну социализма от мировой страны капитализма. Жесткая реальная география. Для этой работы одного партизанского навыка мало. Нужна техника… а мы ведь и техникой плохо владеем, и даже языков не знаем… приятель Митька Бакшеев — мы с ним ка сопки за орехами лазали — инженер, английский язык изучает. Мотористы нужны. Моторный флот без мотористов
Паукст промолчал, но он понимал его.
XXVI
Такой же дождь, как и в первый его, Свияжинова, приход в этот дом, хлестал по окнам губановского кабинета. Так же в скромном порядке стояли вещи. Узкий деревянный диванчик, уральская чернильница из серого камня, стулья с клеенчатыми спинками. Но вещи были уже не равнодушны, не чужды. И не холодноват и не чужд был внимательный, пытливый Губанов. Он слушал, и его рука привычно делала заметки в календаре. Какая-то вторая мысль набегала все время в легком пошевеливании морщинок между бровей.
— У меня еще только два вопроса, — сказал Свияжинов. — Первый — это вопрос о Стадухине… и ячейка, да и все мы персонально можем дать лучшие отзывы о его работе. Нужно его как-то отметить. Второе — относительно двух наших передовых бригад. Ребята заслужили внимания. Хорошо бы и их отметить при случае.
Губанов снова сделал отметку в своем календаре.
— Насчет Стадухина проморгали, конечно. И несправедливо и неправильно обошлись со стариком. Есть у нас такие леваки. Политики не понимают… людей не умеют использовать. Старую интеллигенцию готовы сбросить со счетов. Мы уже кое-кого подтянули. Насчет бригад я отметил. А вот что, Свияжинов… не взял бы ты на себя одно поручение? Не переговорил бы со Стадухиным? У вас отношения налажены… скажи ему прямо, что на старое обижаться нечего. Мы ему доверяем и полностью во всех его должностях восстанавливаем, пускай снова руководит учреждением. Как полагаешь — согласится?
— Надо поговорить.
— Ты бы взялся?
— Попробую. Он сейчас как раз в городе.
— Вот и отлично. Поговори с ним и все объясни. Хорошо, если бы ты сегодня успел. Скажи ему, что мы хороших товарищей в помощь дадим… добьемся увеличения средств. А если нужно… я готов — потолкуем сообща. Можно завтра же. — И он снова пригнулся к своему календарю. — Завтра, в половине одиннадцатого. А теперь о тебе. Путина кончается. Придется переходить на что-нибудь другое. Ты думал об этом?
— Думал.
— И как? Ты чего бы хотел?
— Это вы сами решайте.
— Ну, а все-таки?
— Я бы хотел подучиться, — сказал Свияжинов искренне. — Знаний у меня не хватает. А без знаний я только вполовину используюсь.
Губанов прищурился.
— А мы тебя по разверстке пошлем… хочешь в Промакадемию? — сказал он в упор и как-то мгновенно потеплел и, уже не скрывая этого тепла, улыбнулся. — Ты вот на меня в свою пору обиделся… нехорошо, мол, не по-товарищески я встретил тебя. Неправда, Свияжинов. Я тебя именно
— Мне этот опыт, конечно, был нужен… плавал я на поверхности. Кроме того, большую переделку человека увидел…
— Ну, до главного поворота еще много работы. С путиной еле-еле справляемся… но люди уже повернулись, смотрят в нашу сторону. Сейчас необходимо только, чтобы новые формы сделать обычными формами. — Губанов снова стал озабочен. — Так исполнишь? Я на твой такт надеюсь… ты разъясни старику основное.
— Постараюсь.
Губанов вдруг задержал его руку:
— Значит, в Промакадемию? Пора скоро и в путь. Вернешься — простору тебе в десять раз больше будет.
Тайфун бушевал третий день. Улицы были в дожде и тумане. Навороченные груды камней, нанесенный песок. В бухте обрушивались волны. Свияжинов нахлобучил на уши кепку и решил идти к Стадухину. На мокром бульваре отчаянно качались деревья. Свияжинов не сразу добрался до крутой Пушкинской улицы. Сверху несся по ней поток. Провинциальные дома и заборы были мокры. Он пошарил по стене, нашел проволоку, и сейчас же закашлялся, как старая собачонка, звоночек. Нет, непримечательную уличку выбрал себе за тридцать лет своей жизни в этом городе Стадухин. Моложавая женщина открыла дверь.
— Вам Клавдия Петровича? Проходите сюда.
Стадухин в своем кабинетике сплетал какую-то хитрую сетку.
— Простите… руки не подам. Все распустится. Как это вы меня разыскали? — Он держал концы бечевы, навернутые на какие-то коклюшки. И сам он был похож на старую вязальщицу со своим младенчески стертым затылком, с золотистым клоком на лысинке. — Я ведь в городе случайно, на один день… да вот задержала погода. Хочу одно приспособление придумать к ставному неводу. Подержите-ка кончик. — Он сунул ему в руку коклюшку. — Вот так. Я буду плести, а вы не отпускайте.
— Я к вам с поручением, Клавдий Петрович.
— Говорите. Я слушаю.
— Как бы вы отнеслись, Клавдий Петрович, если бы вас снова поставили во главе учреждения? А всю эту историю надо забыть.
И он передал то, что поручил ему Губанов. Пальцы Стадухина машинально продолжали плести. Его глаза пучились.
— Невозможно, товарищ Свияжинов! Я занят практической работой, во-первых… у нас есть планы на будущий год. Будем расширять опытную станцию. Трест идет нам навстречу.
— Опытная станция останется. Трест вам не нужен. Сможете расширять станцию за счет учрежденской сметы.
— В учреждение… назад? — пробормотал Стадухин наконец. — Да вы шутите! У меня с ним такое, знаете ли, связано…
— Но сейчас-то вы и сами к некоторым прошлым своим установкам относитесь критически…
— Да, отношусь критически. А все-таки туда не вернусь.
— Почему?
— Не хочу.
— Почему не хотите? Ведь подбор сотрудников предоставляется вам… создадим товарищескую рабочую атмосферу. Меня просили передать, что в этом отношении партийные организации вам всецело помогут. Если вы не полагаетесь на меня, пойдемте завтра к Губанову. Договоритесь с ним сами.