Три прыжка Ван Луня. Китайский роман
Шрифт:
Его обступили; пододвинули ему низкую стремянку. Го склонился в глубоком поклоне: «Не согласится ли все-таки достопочтенный господин учитель осчастливить нас своими наставлениями?»; другие поддержали эту просьбу. Учитель, улыбаясь, раскланялся на все стороны, пожевал беззубым ртом, поднялся на две ступеньки:
«Я родом из того самого села в Шаньдуне, где родился мудрый Ло Хуэй [291] . Он — наш великий наставник; и этот сарай с одеждой, с прочими тюками он наверняка счел бы вполне подходящим местом для собраний честных и благочестивых людей. Существуют великие стихии и великие силы; но, независимо от того, являетесь ли вы истинными последователями Ван Луня или только его доброжелателями, вы все хорошо знаете, что мы, в отличие от бонз и прочих священнослужителей, не молимся тысяче будд; таши-ламу вкупе с далай-ламой мы охотно уступим императору Цяньлуну. Наш же Будда смотрит на нас с неба, с гор и из чистых проточных вод; удары грома для него приятнее, нежели литавры и гонги; его любимые воскурения — облака и ветер; он пьет чай из особых пиал — пяти озер и четырех морей, охотно внимает шелесту древесных крон — своих молитвенных вымпелов [292] . У нас нет иных будд, кроме теплого ветра и дождя, кроме — увы! — тех тайфунов, что порой проносятся вдоль морского побережья; никого нет рядом с нами — будь то на юге, на западе или здесь; мы — черноголовый народ сыновей Ханя — остались одни. Мы — желтые как земля, как речная вода. Те, что живут на изнеженном Юге, накапливают жирок, приплясывают в пестрых
291
Лo Хуэй,или Ло Цин (1443–1537) — основоположник синкретической секты У-вэй цзяо(«Учение о недеянии»). Его основное сочинение, «Пятикнижие Ло Цина», пользовалось популярностью у различных народных сект, в том числе у «Белого Лотоса». Главной задачей он считал возвращение к изначальной нерасчлененности сознания на субъект и объект и избавление таким образом от мирских заблуждений.
292
…своих молитвенных вымпелов.Учитель почти дословно повторяет подлинные слова основателя секты У-вэйЛо Хуэя: «Небо и земля, горы и реки — это образы Будды… Ветер, облака, туман и роса — наши благовонные каждения… Удары грома… — это барабаны нашего Закона. Солнце и Луна — наши светильники… Пять озер и четыре моря — наши приношения чая… Движение ветвей деревьев — это колыхание наших молитвенных вымпелов» (см.: De Groot, Sectarianism…, vol. 1, p. 183).
293
Черная Драконова река— китайское название Амура.
Старик спустился на одну ступеньку присел — хитрый павиан! — тут же на лесенке и прикрыл глаза. Здоровяки-грузчики сидели вплотную друг к другу во всех проходах; многие успели вскарабкаться на гигантские тюки и теперь поглядывали на происходящее сверху, тюки под их задницами стали совсем плоскими.
Изящно одетый молодой человек, раскрыв веер, направился к шаткому столу с изображениями Восьмерых Бессмертных, стоявшему наискосок от оккупированной стариком лесенки; несколько голов повернулось в его сторону, когда стол, о который он облокотился, скрипнул; юноша заговорил гортанным от смущения голосом:
«Да простят достопочтенный господин учитель и прочие высокочтимые господа мою дерзость. Я не собираюсь соревноваться в красноречии с господином учителем. Мы не имеем ни роскошных храмов, ни монастырей наподобие тех, которые Сын Неба так щедро украшает и одаривает слитками золота. За нас не молятся разодетые в шелка бонзы, совращающие наших детей и девушек. Видя чуждые нам алтари, мы только улыбаемся и пожимаем плечами. Я тоже иду по Чистому пути [294] и хочу пройти его до конца. Мы и наши потомки обязательно достигнем Вершины Царственного Великолепия. Но как бы вы — не примкнувшие к нам, приверженцам принципа у-вэй, — ни оценивали наши взгляды, именно мы являемся коренными уроженцами здешних, восточных краев, а вовсе не желтые бонзы; это мы — потомки „ста семейств“ [295] , а не святой с Горы Благодати, которого император так торжественно принимал у себя. Тот святой прибыл с Тибета, а умер в пекинском монастыре Сихуансы и был отправлен обратно в золотой ступе. Чужеземцы — маньчжуры и ламы — держатся друг за друга. Ламаистские монастыри пожирают нежные потроха этой страны; им все позволено; что же касается нас, то нам отрубают головы — хотя мы ничего для себя не требуем и никому не мешаем. Нас тысячи — да вы и сами это прекрасно знаете, дорогие достопочтенные братья, господа грузчики с джонок и все остальные. Мы родились на этой желтой земле и, поскольку мы люди мирные, не хотим, чтобы император и чужеземные монахи согнали нас с нее. Мы вообще-то должны были бы иметь право распоряжаться восемнадцатью провинциями по своему усмотрению — всей территорией восемнадцати провинций, от Ляодуна до Мяоцзы. Что плохого мы сделали? Обезумевшие отщепенцы в солдатской форме шляются с алебардами по нашим рынкам; кого они сегодня закуют в кандалы и кому отрежут язык, кого завтра подвергнут бичеванию? Мы родились в этой провинции и имеем право мирно здесь жить».
294
Я тоже иду по Чистому пути…То есть по пути будды Амитабы.
295
…потомки «ста семейств»…«После потопа Фу Си и Нюй Ва, вступив в брак, возрождают человечество, причем Нюй Ва рождает ровно сто бесформенных комочков плоти, от которых и пошел человеческий род, именуемый по-китайски „ста фамилиями“» (Малявин, Китайская цивилизация, с. 423).
Бормотание со всех сторон: «Правильно, правильно».
Молодой человек, от возбуждения раскачивая стол, продолжал говорить, хотя старик пытался его успокоить.
«Вы поняли, кто наши худшие враги? И наши и ваши одновременно? Назвать вам имя еще одного врага? Этого каменного идола, никчемного пня, фальшивого благодетеля? Конфуций!»
По рядам пробежало: «Чиновники, литераторы, Конфуций, Конфуций!» Общий выдох: «Конфуций!» Потом опять, со скрежетом зубов: «Вымогатели, чиновники!» И отдельный, подначивающий выкрик: «Конфуций!»
Юнец возле качающегося столика с Восемью Бессмертными уже охрип:
«Кто такой Конфуций, чего он хочет? Он — третье зло! Он научил нас полоскать рот, расчесывать волосы, кланяться князьям, он много чему нас научил — и хорошему, и плохому. Для нас, бедняков, он уже давно умер, и мы от него никаких откровений не ждем. Маньчжуры, ламы, чиновники — те, конечно, по-прежнему на него молятся, но именно потому мыуже не можем молиться на него; они отняли его у нас — отняли то, что в нем было хорошего для нас.Его дух именно Пекину обязан тем, что мы больше не возжигаем на его алтарях ароматов и вообще с бранью отгоняем его от наших порогов. Я лично его ненавижу — мы все его ненавидим, эту пустую латунную башку. Достопочтенный мудрый господин, выступавший тут до меня, все сказал верно: мы должны быть слабыми супротив судьбы, больше нам ничего не остается. Мы бедны; говорят, хорошо поступает тот, кто выбрасывает свое добро; но даже если человек все выбросит, он может, не ровен час, выйти погулять налегке и в результате этой прогулки лишиться собственной головы — как Ли. Угнетатели, чужеродные волки, алчные крокодилы, лисицы — вот наша судьба! Все официальные должности занимают маньчжуры, они же, используя нечестные обходные пути, успешно сдают неприступные для нас государственные экзамены, а на улицах нагло опрокидывают наши тележки и паланкины — широко шагают по всем дорогам своими большими грубыми ножищами. Проклятая, безбожная династия! Их судьба тоже исполнится — может, раньше нашей, а может, и позже. Но эти длинноносые определенно погубят нашу страну, и немалая доля вины
Он сам себя убаюкал своей речью, насмешливая нарочитость в голосе, мимике, жестах исчезла. Женщины жалостно всхлипывали, перебегали с места на место. Возбужденные люди собирались в группы, которые распадались и вновь образовывались. Молодой оратор, чей бледный лоб покрылся испариной, теперь вместе с Го прохаживался между рядами. У Го, как и у других, наворачивались на глаза слезы. Волшебное слово «Мин» [296] опять повисло в воздухе. Оно так или иначе возникало на всех собраниях «Белого Лотоса», на сборищах «поистине слабых» — тоже, хотя последние не менее часто поминали и волшебное растение чжи, и восточные Острова Блаженных, и Западный Рай.
296
Волшебное слово «Мин» опять повисло в воздухе.Имеется в виду последняя исконно китайская династия Мин, правившая в 1368–1644 гг., до маньчжурского завоевания.
В длинном зале осветились затянутые бумагой окна. Стемнело. Грохот, бряцанье, звуки литавр, выкрики, визг на рынке и на дворе храма — все это постепенно сошло на нет. Через окна в узкой стене помещения, обращенной ко двору, на корзины и прочий скарб падал теперь слепящий сноп света. Еще во время выступления молодого человека звучали тихая музыка, мелодичное пение, теперь пришел черед декламации: началось театральное представление.
Пока люди толкались, хмурили лбы, мучили друг друга запахом пота, двое пожилых грузчиков подталкивали к лесенке маленького пузатого господина. Этот опрятно одетый, упитанный господин был человеком образованным, владел участком земли, в придачу ветряной мельницей для очистки риса, — и, подобно многим другим, из уважения к предкам истово почитал минские традиции.
Он неловко взобрался на лесенку-трибуну, поощряемый радостными возгласами, поклонился — и человеческая масса сомкнулась вокруг него. Его голова солидно и прочно гнездилась в углублении между тугими плечами-валиками. Разговаривая, господин потешно водил пухлой лапкой вверх и вниз, влево и вправо. И улыбался. Он выбрал для себя очень выигрышную роль, номер, который не мог не стать гвоздем вечера. И начал так — сперва извинившись за то, что голос у него слабый, не очень внятный: «Жил-был когда-то настоятель монастыря…» Некоторые слушатели тут же подхватили эти слова, пропели их на мотив колыбельной, восторженно заулыбались, обнажив десны. Господин перекинул свою косичку на грудь и погладил ее как ребенка:
«Итак, жил-был настоятель. Жил себе спокойно в монастыре. И вот как-то в полдень, когда солнце припекало уж очень сильно, он прикрыл лицо шапкой и заснул. И увидел сон. Приснился ему совет богов. Он увидел, как за столом сидят Трое Чистых [297] , и среди них Нефритовый Император, милосердный сын царя Чистая Добродетель и царицы Лунное Сияние [298] . То, что я вам рассказываю, — конечно, наполовину сказка. И вот Нефритовый Император наклоняется к настоятелю, таинственно пожимает плечами и говорит: „Я пришлю в твой монастырь одну женщину, которая родит великого императора. Под моими знаками, солнцем и луной, она его родит“. Проснувшись, настоятель спрашивает привратника, не приходила ли в монастырь какая-нибудь женщина. Нет, говорит тот, не приходила. По всем молельным залам и кельям прошелся благочестивый настоятель, поднялся даже на гору, заглянул в пещеры. Но нигде не услышал младенческого плача. А вечером в монастырские ворота постучался торговец с тележкой, набитой всякой рухлядью, и сопровождала его жена — уже на сносях; оба были одеты в лохмотья. Настоятель, хотя и разочарованный, дал женщине таблетки, помогающие при родах. В монастыре все спали. Ребеночек родился к утру. Тихая музыка скрипок и флейт разливалась в воздухе, птицы разодрали бумагу в окне той комнаты, где лежала роженица. Сели рядком на подоконник, словно глиняные шарики на куколку цикады, и звонко щебетали, пока малыш плакал. Двор так и сиял под солнцем. Отец же, не зная, как раздобыть пеленки, отправился наудачу вверх по течению реки — и где-то там выудил большой лоскут алого шелка. В этот шелк и завернули младенчика. Маленького Чжу Юаньчжана — дрожащего червячка — завернули в алый шелк. Что ж, когда он подрос, пришлось ему вместе с другими мальчишками пасти коров. Он стал пастушонком. И вот однажды, когда они были на выгоне впятером, захотелось ему угостить друзей. Он зарезал одного теленочка, а хвост воткнул в расселину между скал. Воткнул, значит, телячий хвост в расселину. И тогда пацанята выбрали его атаманом. Но только тот хозяин, которому принадлежал пропавший телок, отправился его искать и нашел отрезанный хвост. Он тогда взял хворостину, решил проучить вора — и испуганный мальчишка пустился в бега. Так Чжу Юаньчжан стал бродить, голодный, по окрестным лугам. Правда, солнце показывало ему дорогу, луна тоже не давала сбиться с пути. А потом один встречный монах взял его за руку, отвел к себе в пещеру, наголо обрил ему голову. И Юаньчжан, крошка Юаньчжан с бритой головой, стал поваренком в монастыре. Он должен был зажигать лампы, качать кадильницы — тяжелые для его нежных рук, сушить травы; в общем, звонок, вызывавший его на работу, не смолкал целыми днями. Он попал в тот же монастырь, в котором когда-то родился как сын нищенки. Его били, без конца поддразнивали — даже сам настоятель, хотя он и получил от Нефритового Императора пророчество. Но однажды, взглянув на мальчика, настоятель увидел вокруг его головы розовое сияние. И испугался. Он послал поваренка в лес, по ту сторону болота, за хворостом для приготовления соуса. Юаньчжан хотел исполнить поручение поскорее, торопился и, когда перебирался через болото, нечаянно оступившись, стал тонуть. Он погрузился в трясину по пояс, потом по грудь, потом по самое горло. И тут, когда он жалобно кричал, барахтался вслепую, будто беспомощный крот, звал на помощь любимого отца и любимую матушку, из лесу вдруг вышла золотая фея. Эй, не увлекайтесь чересчур — я вам рассказываю просто сказку, красивую сказку, которую слышал от своего дедушки. Фея и вытащила мальчика из болота, ухватив за кончики пальцев. Но тогда он уже не был прежним невзрачным поваренком. Вода оставила вокруг его шеи низку белых жемчужин, а та часть тела, которая погрузилась в трясину, была теперь облачена в пурпур и золотую парчу; на талии даже оказался пояс с застежками из нефрита. В таком вот виде, красивый и нарядный словно наследник престола, Юаньчжан вернулся в монастырь. И настоятель сразу угадал его новое имя».
297
Трое Чистых( сань цин) — верховная триада даосского пантеона, куда входят Нефритовый (или: Яшмовый) Император, Лаоцзы и Дао Чжунь, три ипостаси Лаоцзы.
298
Легенду о Нефритовом императоре,милосердном боге неба, и его родителях, воплощениях Солнца и Луны, пересказывает, например, Грубе: История Китая. Духовная культура Китая,с. 152–153.
Слушатели, не отрывавшие глаз от губ рассказчика, уже закричали: «Мин [299] , его теперь звали Мин!»
И заулыбались, и разбрелись по сараю. Кузнец крикнул — когда по окнам застучали первые капли дождя: «Нам нужна белая стена, белая стена вокруг Пекина!»
«Ах, почему все Мины погибли! Почему народ от них отвернулся!»
«Мины еще живы, кто-то из них живет на Янцзы!»
«Ван Лунь наверняка принадлежит к семейству Минов. Потому император и ненавидит его!»
299
«Мин, его теперь звали Мин!»Чжу Юаньчжан (1328–1398) был основателем династии Мин; он стал императором в 1368 г. и правил под девизом Хунъу. Юаньчжан происходил из крестьянской семьи, в 1344 г. во время голода потерял родителей и в течение короткого времени жил в буддийском монастыре. Возвысился он благодаря своему участию в крестьянском восстании.