Три путешествия
Шрифт:
В субботу 28 июня пришли ко мне помянутый Фабрициус и хирург с приказом явиться к казачьему предводителю. Меня тут же развязали и привели к нему. Обменявшись несколькими словами, он сказал, чтобы я пошел домой вместе с Фабрициусом. Я пробыл в том доме с воскресенья до четверга, в то время совершались большие жестокости, причем несчастных подвешивали за ноги и рубили им руки и ноги.
В четверг 3 июля меня снова схватили и отвели к воде и я полагал только, что теперь придется умереть. Казаки сказали мне, что если я хочу получить свободу, то должен заплатить 100 рублей — обещанный хирургом выкуп, после чего Фабрициус меня выкупил, а так как он был казаком по нужде и должен был заплатить собственными деньгами, то обещал им передать свою часть, что было христианским поступком. Без этого выкупа я без сомнения должен был умереть, потому считаю своим долгом уплатить помянутому Фабрициусу 500 гульденов, которыми он откупил меня от смерти.
В воскресенье меня потребовали к полковнику, который находился в царском погребе, где я встретил трех казаков, одетых в мое платье и держащих мои инструменты. Казачий полковник часто пил за мое здоровье, а так как он сильно опьянел и я боялся его буйного нрава, то незаметно ушел от него.
В это время произошло много замечательного,
20 июля казачий генерал вышел из Астрахани с большим числом лодок и около 1 200 человек, оставив в городе гарнизон по 20 человек от каждой сотни. Над ними поставил двух начальников: одного старого казака Василия Родионова (Wassielje Rоdivonof), родом с Дона, другого крещеного в русскую веру, его звали Ивановичем (Ivanowitz).
2 августа в городе все еще происходили ужасные убийства, что вошло в обычай, убивали один день больше, другой день меньше и так умертвили 150 человек, тираны орошали кровью их невинные липа. Тогда я выкопал себе в земле яму, чтобы можно было скрыться на время нужды; в нее я часто прятался, так как каждый день слышал только о жестокой тирании, а вздохи, плачи и стенания старых и молодых людей могли бы растрогать камень. Я все время находился в большой опасности и в страхе ежеминутно представлял себе смерть, но не переставал думать о том, как спасти себя. Я написал в это время три письма в Исфаган. Незадолго до того получил свободу Карстен Брант — человек, который хотел вместе со мной и с хирургом пройти через бойницу в стене и пуститься в бегство, но его поймали и взяли в плен, когда он собирался последовать за нами. Так как у него, как уже сказано, черные волосы и лицо, то его сочли за перса и выпустили на свободу; напротив, все немецкие офицеры были перебиты, исключая Людовика Фабрициуса, пасынка капитана Рудольфа, который один из всех офицеров остался в живых.
Примерно в это же время хирург принес известие, что наши бежавшие на шлюпке и покинувшие меня были выброшены бурей на дагестанскую или шамхалскую землю, лежащую на берегу Каспийского моря.
22 августа в городе еще чинились многие жестокости, бедным людям отрубали руки и ноги и затем бросали их в воду. Хирург получил разрешение выехать со своим слугой, оставив в залог того, что он вернется, Людовика Фабрициуса. Я решил с божьей помощью отправиться с ним под видом слуги, ибо лодка или судно дербентских купцов, баньянов, должна была вернуться домой, а мы хотели поехать с ними. Купцы также были ограблены и у них было отнято все имущество.
В воскресенье 24 августа мне срезали волосы и начисто обрили голову.
В понедельник 25-го мы вошли с божьим именем в лодку; я взвалил на плечи мешок и пошел, скрючившись и сгорбившись, своей дорогой, чтобы меня никто не узнал и не выдал.
В полдень мы покинули Юат (Juat), или татарский поселок, и во вторник вышли в Каспийское море, где у самого берега стояли три судна, которые пошли вместе с нами. Мы держали путь к югу и прошли мимо Settinabo Gora; ветер дул с северо-запада, а к вечеру наступило затишье.
В среду одна из трех лодок приблизилась к нам. Они сказали, что идут из Астрахани с соляным грузом и держат путь в город Терки; мы плыли вместе с ними на парусах при глубине в 11 и 12 футов и близко держались к берегу, поросшему камышом. Вечером эти суда отошли от нас на расстояние мушкетного выстрела, а вскоре после того к нам направились два челна, на каждом по девять человек. На нашей лодке было 46 человек, большей частью баньяны и еще несколько персов, татар и бухарцев. Они открыли огонь против нас, но никого не ранили. Когда они приблизились к нам, баньяны упали на колени, просили оставить им жизнь, после чего они перешли к нам, ограбили и взяли все, что еще осталось до последнего кусочка хлеба. У меня еще сохранились восемь золотых рублей, печать и перстень, побывавший в руках у казаков и выкупленный у них. Я перед тем отдал деньги и печать на сохранение хирургу; они жестоко угрожали подвергнуть его пыткам, если он не скажет, у кого из нас есть деньги и не передаст их. Он не мог от них избавиться, они теснили его и жестоко мучили и даже собирались бросить в воду и утопить; это вынудило хирурга отдать им мои деньги и перстень, а также четыре двойных дуката. Хирург уже спрятал особым манером 52 дуката в своем желудке. Они спросили, кто я такой, на что хирург ответил, что грузин.
После того как казаки все отняли и разграбили, они посоветовались друг с другом, как поступить с нами, что окончилось благополучно, ибо они даровали нам жизнь при условии, что мы выйдем в море и не будем впредь держаться берега, сказав: «Если мы вас встретим у берега, то побросаем всех в воду и утопим».
Вечером они ушли от нас с добычей, а мы пустились безлунной ночью в открытое море при глубине в три клафтера. Западный ветер дул с такой силой, что все баньяны, персы, татары и бухарцы сильно напугались, однако те нами не случилось никакой беды. Мы простояли на якоре до субботы 30-го и, когда ветер стих, мы направились к берегу, хотя я и другие достаточно отсоветовали им это, но нам не давали говорить. Подойдя к берегу, мы снова заметили два судна; одно из них направилось к нам. Мы гребли и пошли на парусах при легком ветре к востоку, но вскоре были настигнуты, и они напали на нас. Я и хирург попрощались друг с другом, полагая, что нам тотчас же придется умереть. Они снова грабили. Я вымазался сажей и жиром и повязал тряпкой голову подобно баньянам. Что это за черт? — спросили они у хирурга, ибо я так отвратительно выглядел. Между тем они хотели забрать последний хлеб, оставшийся у нас; заметив это, я показал рукою на рот, что вызвало у них сострадание, и они оставили нам часть хлеба. Некоторые жестоко били хирурга, приняв его за поляка; двум дагестанским купцам пришлось расплатиться жизнью, их сбросили с лодки в воду и утопили. Они угрожали поступить так со всеми, если снова поймают нас у берега. Со мной был компас, на этот раз и его похитили у меня, и мы должны были идти, руководствуясь солнцем и полярной звездой. К вечеру поднялся сильный ветер, вследствие чего они нас покинули и снова вернулись на берег, а мы стали на якорь при глубине в четыре с половиной клафтера. Хирург снова спрятал в желудок свои 52 дуката.
До четверга почти все время дул норд-вест-тен-норден, который изменился на вест-норд-вест, ветер, благоприятный для нас, но тем не менее баньяны не хотели допустить, чтобы мы снялись с якоря, считая, что ветер слишком сильный.
В субботу 6 сентября мы снялись с якоря при сильном ветре и пошли к югу, затем на запад и увидали судно, стоящее на якоре, персидскую лодку, которая вместе с нами вышла из Астрахани. Они не повстречались с разбойниками, ибо вышли далеко в море. Когда они завидели нас, то снялись с якоря и поплыли вместе с нами. Вечером подул норд-ост, и я, заметив, что мы слишком сильно забираем на запад, попытался им отсоветовать, но это не помогло, и к утру мы оказались у берега при ветре ост-тен-норден. На этих судах трудно точно и верно взять курс, ибо приходится отсчитывать 12 делений компаса вследствие ветра. Мы плыли вдоль берега, ветер утих, наступил мертвый штиль вследствие чего мы были вынуждены отойти на веслах в море. Мы потеряли спутников, а наши съестные припасы почти совсем истощились, так что приходилось собирать оставшиеся крошки заплесневевшего хлеба. Среди нас были бухарцы, персы и татары, и ни у кого не было провизии. Баньяны еще сохранили большую часть запасов, и они давали из них каждому по две топких пресных лепешки вроде блинов. Невзирая на это, мы сильно страдали от голода. Дул ост и ост-тен-зюйд, вследствие чего мы бросили якорь и три дня простояли там при глубине полклафтера. Тем временем мы видели различные суда, часто наступал полный штиль, мы снимались с якоря и гребли. Мы сожгли последнее топливо, на нем мы иногда варили кашу и пекли лепешки из муки, сохранившейся у баньянов. Я посоветовал выломать несколько балок внутри, что было сделано и пошло нам на пользу. Потом мы варили, и каждый получал столько, что едва мог поддержать свою жизнь. Дул ост и ост-тен-норден, мы вышли на парусах, вдоль берега, взяв курс на юг, и с наступлением вечера 10 сентября стали на якорь. Мы стояли неподалеку от берега при глубине 5 футов, я соскочил на берег, чтобы поискать дров и кореньев и нашел топливо, с которым вернулся в лодку.
В четверг 11-го числа мы шли на парусах вдоль берега и увидали перед собой четыре или пять парусников, которые к вечеру направились к берегу. Мы прошли мимо до другого места на расстоянии приблизительно полумили от них, где мы бросили якорь на глубине двух клафтеров. Поднялся сильный ост и ост-зюйд-ост, отчего у нас набралось много воды, и мы провели ночь самым жалким образом, ибо на теле ни у кого не осталось сухой нитки. Бедные баньяны не привыкли к невзгодам и несчастьям, ввиду чего было решено навязать все наши канаты на якорный канат, чтобы волны прибили нас к берегу. Мы прикрепили вакер к канату и стали отдавать последний и благополучно достигли берега, так как у нашей лодки было плоское дно. Дул сильный ост-зюйд-ост. В субботу нас ограбили в третий раз, и у хирурга остались только рубаха и подштанники, ибо у него не было времени спрятать дукаты указанным образом. Так как казаки напали на нас неожиданно со стороны берега, то Ян закопал свои дукаты в песок и положил неподалеку ружье, чтобы заметить место и найти их в удобное время. Я спрятался в камыш, лежа на животе с псалтырем, который у меня еще сохранился. Меня нашли, но я прикинулся безумным, благодаря чему они меня к счастью пощадили. Они спорили между собой, один говорил, что я немец, другой, что кто-нибудь иной, хирург же выдавал меня за грузина. Казаки брали все, что им нравилось, но добыча их была небольшой, не считая шести гульденов серебром, забранных ими. Один из казаков нашел ружье хирурга, поднял его, но, увидев, что оно почти ничего не стоит, отбросил его. Хирург тем временем находился в большом страхе и считал свои деньги совершенно потерянными, ибо пометка была сдвинута, но когда казаки покинули нас, мы после долгих поисков снова нашли дукаты. Мы спросили казаков, не проехали ли мы мимо города Терки. Но не получили толкового ответа, так что не знали, куда нам деться, направиться назад или вперед. Мы нашли здесь немного свежих кореньев, которые нам пришлось теперь употребить в пищу, чтобы утолить голод. Все эти дни дул сильный ост-зюйд-ост.
20 сентября снова была хорошая погода и ветер ост-зюйд-ост-тен-норден. На рассвете мы вышли на парусах и встретили всевозможные суда. Снова подул ост-зюйд-ост, и нам пришлось бросить якорь приблизительно на расстоянии мили от прежней стоянки, мы держались на волнах при сильном ветре.
После обеда на берегу показалось больше 30 человек, все татары, которые кричали нам, чтобы мы сошли на берег, чему мы не мало испугались, ибо не предполагали ничего иного, как то, что нас всех обратят в рабство. Один из благороднейших баньянов сошел к ним с лодки на берег и упал на колени. Тем временем судно приблизилось к берегу и они посоветовались друг с другом и потребовали за нашу свободу известную сумму денег. Многими просьбами и мольбами мы добились того, что они удовольствовались тремя рублями с каждого, после чего мы должны были покинуть барку и пойти с ними. Это были черкесские и ногайские татары, а баньяны, или вернее индусы, остались заложниками. Мы прошли с ними примерно две мили. Я нес ящичек с книгами и должен был бежать босиком, кусты и колючки изуродовали мои ног и, и у них был весьма жалкий вид. К вечеру мы вошли в гавань, где стояло их судно. Там мы встретили различных русских, в том числе русского писаря и одного армянина, бывших моими добрыми знакомыми в Астрахани. Они дали мне поесть хлеба и вареной рыбы. Я ел с такой жадностью, что меня уговаривали подумать о своем здоровье, с чем я нимало не считался, ибо мы с хирургом сильно наголодались и не могли, по нашему мнению, наесться досыта, потому они, видя, что мы слишком много пропускаем через глотку, отобрали у нас хлеб. Мы пробыли здесь три дня, дожидаясь попутного ветра, чтобы отправиться в Терки. Так как у нас было мало запасов, а город Терки находился на расстоянии одного дня пути, то, хотя нам угрожала опасность быть пойманными татарами, мы все-таки решили во вторник 30 сентября отправиться пешком в город и привели это в исполнение рано утром.