Три родины
Шрифт:
На базе нашего отделения располагалась кафедра неврологии Института усовершенствования врачей. Специалисты со всего Союза приезжали пополнить свои знания и умения новыми методиками, поделиться богатым опытом. Все с интересом посещали мастер-класс Олега Николоевича по мануальной терапии. Во время одного из таких посещений, я заметил, что за моей работой пристально наблюдает пожилой врач явно выраженной азиатской внешности. Воспользовавшись паузой при смене пациентов, он обратился ко мне с неожиданными словами: «Ваш стиль больше похож на работу спортивного массажиста. Вы делаете много лишней работы и тратите много лишней энергии». Я хотел было послать его со своими замечаниями подальше, так как наоборот, считал глубокую и интенсивную проработку мышечного массива своим коньком, показателем добросовестного отношения к больному. Правда, последний пациент был явно не подходящим для демонстрации образцом. Типичный чиновник, весом далеко за центнер, имел подкожно-жировую прослойку в несколько сантиметров толщины. Добраться до его мышц было действительно трудно. Что-то подсказало мне, что не стоит проявлять гордыню и отмахиваться от советов пожилого врача. Мы разговорились. Он прибыл из Забайкалья, где многие годы практиковал сложные и малопонятные в Европе методики восточной медицины. Вкратце рассказав мне об энергетических меридианах человеческого тела, объяснил методику поиска активных точек под кожей. Найдя и промассировав такую точку, он за считанные минуты, без особых физических усилий, добивался того же самого эффекта, что и я при работе по своей энергоемкой методике. На нескольких следующих
Иногда приходилось сталкиваться с необычными, удивительными и полуанекдотическими случаями. Увидев на спине очередного пациента множество свежих, недавно затянувшихся царапин, я добродушно пошутил о темпераменте горячей партнерши. Оценив юмор, он грустно ответил, что это следы очередного нетрадиционного лечения. По совету друзей он обратился к какой-то знахарке из глубинки. Бабушка непонятного возраста тоже лечила боли в спине массажем. Только, в качестве подсобного инструмента, она использовала массажную щетку для волос.
Некоторое время назад у меня появился самый маленький пациент. Четырехлетняя девочка лежала в палате с молодой мамой. Она перенесла несколько сложных операций по поводу тяжелого, на уровне травматической ампутации, открытого перелома предплечья. Ее мучили сильные боли, плохо восстанавливалась подвижность пальцев. Когда Олег Николаевич дал указание делать ей массаж руки в палате, я растерялся и не на шутку испугался, понимая, что морально не был готов к работе с маленькими детьми. Мои возражения по поводу привлечения педиатров и более квалифицированных специалистов, имеющих кроме профессионального, еще и родительский опыт, он слушать не стал. Предупредил, что девочка панически боится людей в белых халатах. Мои страхи оказались напрасными. Правда, пришлось превзойти самого себя в импровизациях и фантазиях. Аккуратно, одним указательным пальцем, массируя миниатюрную ручку с крохотными пальчиками, я изощрялся в отвлечении внимания напряженного ребенка сочиняемыми на ходу сказками, шутками и прибаутками. Приходя на следующий сеанс, я в первую очередь, отвечал на множество вопросов о судьбе выдуманных в прошлый раз сказочных персонажей. С трудом вспоминая вчерашние мимолетные сюжеты, по ходу придумывал их продолжение и новых героев, чем неминуемо усложнял свое положение на завтра. Результатами такого лечения остались довольны все – и мама, и руководство отделения. Только нам с маленькой пациенткой, почему-то, при расставании было очень грустно.
СССР, Приднепровье.1982 год.
Сегодня суббота. Я только что заступил на суточное дежурство в здравпункте цеха холодной прокатки жести металлургического завода. Сюда три месяца назад я устроился фельдшером, после увольнения из областной неврологии. Дежурства здесь были намного спокойнее, чем в городских больницах, и я называл эту работу «не бей лежачего». Приняв смену, я действительно, улегся на кушетке и снова вернулся мыслями к небольшому происшествию, невольным участником которого стал по дороге. Сегодня я выехал на работу позже обычного и для экономии времени добирался до здравпункта напрямую, через дыру в бетонном заводском заборе, называемую рабочими «комсомольской проходной». Здравпункт находился в глубине обширной территории, около километра приходилось идти пешком мимо цехов, складов, хитросплетений огромных трубопроводов и железнодорожных разъездов. Подходя к ЦХП-1, издалека увидел карету Скорой помощи и плотную толпу зевак рядом с ней. Приблизившись, сразу понял причину стихийного собрания. В центре полукруга собравшихся, на земле, неподвижно лежал мужчина среднего возраста. Ближе к Скорой молча и растерянно стояла молодая докторица. По брезгливому выражению ее лица и по громким переговорам медсестры по рации с диспетчером, я сразу пришел к выводу, что женскому дуэту очень не хочется возиться со, свалившимся на их головы в конце дежурства, грязным и неконтактным клиентом. По репликам толпы было понятно, что торг продолжается достаточно долго. Часть работяг склонялась к выводу, что перед ними – бродяга из теплотрассы, упившийся до беспамятства одеколоном, или каким-нибудь стеклоочистителем. Они предлагали вызвать милицию и отправить пьяницу в вытрезвитель. Такой публики на территории завода в холодный осеннее – зимний период, действительно, хватало. Другая часть считала, что несчастный может оказаться обычным прохожим, даже рабочим завода из дальних цехов, внезапно потерявшим сознание и требующим срочной медицинской помощи. Подошла Вера Ивановна – старший фельдшер нашего здравпункта, у которой я должен был через несколько минут принимать смену. Она работала здесь непрерывно с довоенных времен, знала все и всех. Ей тоже показалось, что раньше видела беднягу среди рабочих. По одежде и открытым частям тела, я больше склонялся ко второму варианту – они были грязными, но не замызганными. Создавалось впечатление, что мужчину недавно хорошенько вываляли в заводской пыли. Я решил обследовать его лично. Первым делом пощупал пульс на холодном и грязном запястье – он был очень слабым и частым, до нитевидного. Оголив живот, обнаружил уже ожидаемую доскообразную твердость передней брюшной стенки. Еще несколько второстепенных симптомов окончательно убедили меня, что у бедняги – обильное внутреннее кровотечение. Рабочие с удивлением и интересом наблюдали за моим вмешательством. «У пострадавшего сильное внутреннее кровотечение, скорее всего, лопнула селезенка от тупого удара в живот. Если его не прооперировать в течение нескольких минут – он умрет. Срочно вызывайте реанимацию!» – от моего безапелляционного приказного тона у брезгливой докторицы округлились глаза и удивленно открылся напомаженный ротик. «Ты кто такой, и по какому праву тут раскомандовался?! У меня – совсем другой диагноз! Моя смена закончилась, диспетчер пришлет другую линейную бригаду» – высокомерно и раздраженно давала понять, что окончательное решение будет за ней. Вместо меня ответила Вера Ивановна: «Это наш новый фельдшер, пятикурсник мединститута, будущий главврач нашей медсанчасти!». Она не скрывала своей гордости за подчиненного. Разозлившиеся не на шутку рабочие, тут же, не стесняясь в выражениях, высказали молодой докторице все, что они думали по поводу ее бездействия и некомпетентности, заставили водителя Скорой снова связаться с диспетчером. Через несколько минут новый реанимобиль увозил пострадавшего в больницу Скорой помощи. Опытные врачи подтвердили мой диагноз, оставалось только надеяться, что для спасения несчастного еще осталось необходимое драгоценное время.
По возвращении в здравпункт, Вера Ивановна продолжила, начатый еще по дороге, разговор. Не скупясь на комплименты и похвалы по поводу моей блестящей диагностики и решительности в споре с врачом Скорой, она в очередной раз напомнила о своем авторитете и влиянии на руководство медсанчасти, облуживающей металлургический комплекс нашего города. Начав издалека, она посетовала на нехватку и низкий профессионализм молодых врачей, их безответственное отношение к больным. Потом, незаметно, перешла к главному. Оказывается, у нее уже было несколько предметных разговоров с руководством санчасти о возможности обратиться с ходатайством в ректорат мединститута по поводу моего будущего распределения. Ей пообещали пойти навстречу. Я отреагировал на ее, почти материнскую, заботу о моем будущем нарочито сдержанно-сухо поблагодарил и сказал, что еще окончательно не определился с узкой специализацией.
Я снова ощущал уже знакомое и неприятное чувство стыда и угрызений задавленной совести. Примерно такой же разговор три месяца назад у меня состоялся с Келлером. Он тоже строил планы и сообщил о намерении добиваться в институте моего распределения в собственную клинику. После этого я решил уволиться. Нейрохирурги больницы Скорой помощи, где я продолжал работать санитаром оперблока, пошли еще дальше. Недоумевая, почему я на пятом курсе продолжаю работать на должности младшего медперсонала и не перехожу на среднюю, медсестринскую, по собственной инициативе начали стажировать меня сразу на уровне дипломированного врача. Все чаще они предлагали мне «помыться», одеть стерильный халат и сменить санитарские резиновые перчатки на стерильные операционные. Конечно о самостоятельном выполнении сложных манипуляций во время трепанаций черепа, речь не шла. Но ассистирование при выполнении хирургических обработок ран, самостоятельное их ушивание, выполнение диагностических спинномозговых пункций с забором ликвора, и многие другие врачебные функции, стали для меня обычным делом. Естественно, в протоколах операций ставились только их подписи. Меня всегда интересовала реакция пациентов, если бы вдруг, они узнали, что их оперировал санитар?! Я вспоминал историю об экстренной ампутации голени, успешно выполненную сорок лет назад второкурсником Яхницей, и не испытывал никакого дискомфорта по поводу нашего тайного самоуправства. Огромный дискомфорт ощущался мною совсем по другому поводу. Я понимал, что обманываю добрых и порядочных людей, искренне беспокоящихся о моем будущем, с открытым сердцем и душой участвующих в моем профессиональном росте и становлении в качестве врача. Я скрывал от них правду о принятом решении и уже сделанном непростом выборе.
Моя жизнь не только раздваивалась, но и все больше превращалась в сумасшедший, малоуправляемый экстрим. Мне все труднее было совмещать учебу на стационаре, работу в двух больницах с ежедневной охотой на карманников в городском транспорте, базарах и универмагах. Ночные дежурства в операционной, периодические, затягивающиеся до рассвета, рейды по профилактике угонов и разукомплектований дворового автотранспорта, редкие, но бурные ночные баталии на личном фронте – все это, практически полностью, исключило из моей неупорядоченной жизни регулярный ночной сон. В редкие свободные вечера, когда я, наконец-то, мог почитать конспекты лекций и спокойно уснуть, свои коррективы в несбыточные планы, как правило, вносили неугомонные соседи по студенческому общежитию. У меня начались серьезные конфликты с иностранными студентами, по их землячествам обо мне поползла пугающая дурная слава.
От использования учебников я давно отказался – неразумно было таскать толстые и тяжелые фолианты в моих непредсказуемых передвижениях по городу. В общежитие чаще 2-3 раз в неделю попадать не получалось. В отличие от большинства старшекурсников, я сделал упор на посещение лекций. В учебном расписании практиковалось проведение 2-3 лекций подряд в одной и той же аудитории. Если первую лекцию после бессонной ночи я еще высиживал нормально, перерыв и вторая – давались с большим трудом. Я принципиально садился в первых рядах. Уже несколько раз повторялась одна и та же ситуация. Мой сон в перерыве, ласково и аккуратно, прерывал добрый и сочувствующий профессор. Проходя через всю аудиторию к трибуне, он не мог не заметить и пройти мимо склонившего голову на стол и сладко спящего студента. Под хихиканье выспавшихся однокурсников, мягко теребя меня за плечо, он по-отечески, с пониманием, интересовался местом ночного дежурства, просил набраться сил и послушать его важную и интересную лекцию. Для борьбы с нежелательным сном я пошел на отчаянный и рискованный шаг. Покидая после ночного дежурства оперблок, прихватывал в карман пару ампул кофеина бензоата натрия. Одна ампула на полстакана воды, заменяла несколько чашек крепкого кофе и обеспечивала несколько часов дополнительного бодрствования. Командир оперотряда Сергей Шишлаков, больше других осведомленный о моем образе жизни, на полном серьезе заключил со мной публичное пари. Он пообещал выставить ведро шампанского, если я протяну в таком режиме без инфаркта, инсульта или другой серьезной болячки, больше года. Искренне верил, что отдавать проспоренное ему не придется.
Инфаркт – не инфаркт, но проблема с сердцем долго не заставила себя ждать. Несколько дней назад мне пришлось снова посетить уже пройденную кафедру госпитальной терапии. Она находилась в той же больнице Скорой помощи. Доцентом в ней работала моя землячка из Донецкой области – Галина Ивановна, прекрасный педагог и кардиолог. За время занятий у нас с ней сложились дружеские, доверительные отношения. Это позволяло мне обратиться к ней уже не как студенту, а как пациенту. У меня несколько дней не проходила точечная, острая боль в левой половине груди. Выслушав мою просьбу проконсультировать бывшего ученика, она не преминула вспомнить прошлое и устроить настоящий дополнительный зачет по дифференциальной диагностике. Каждую мою жалобу она заставляла, меня же, анализировать в качестве симптома, исключать или наоборот, объединять с другими признаками уже изученных под ее руководством болезней. После замера показателей артериального давления и снятия ЭКГ, она ошарашила меня необычным прямым вопросом: «А ну-ка, дорогой, давай рассказывай, как ты живешь?!» Я растерялся. Мне очень не хотелось ей врать. Но и рассказать ей всю правду – я тоже не мог. Попытался логично и правдоподобно скомпоновать полуправду, скрыв все, что было связано с милицией и оперотрядом. Кофеин заменил на обильное и частое употребление кофе. Но и того, что я ей рассказал, хватило для перехода ее интонации с ласково-дружеской, на холодно-официальную. Она утвердила сформулированный мною диагноз собственного болезненного состояния. Назначила лечение и дала, обязательные к исполнению, рекомендации. Ее прогноз не сильно отличался от Шишлаковского. Он звучал как приговор. Если я кардинально не изменю свой образ жизни, осознанно и дисциплинированно не потрачу несколько лет на поддержание строгого охранительного режима, мое будущее не будет стоить и 3-х копеек.
Ее рекомендации мне удалось выполнить частично. Вместо возбуждающего кофеина, я нашел для себя уникальное успокоительное и снотворное средство. Я с удивлением обнаружил мощный седативный эффект в песнях Владимира Семеновича Высоцкого. Его хриплый, грубый и, раздражающий многих других голос, успокаивал меня лучше и быстрее самых сильных и дорогих лекарств. Я негромко включал переносную «Весну», ставил магнитофон рядом с подушкой, и засыпал мертвецким сном, даже если у негра – соседа, на его половине комнаты, до утра толклись опостылые гости и звучали надоевшие африканские мелодии.