Три родины
Шрифт:
Наши отношения и без этого ЧП были сложными и крайне эмоциональными. Помогая мне, он больше всего боялся, что я, втайне от него, оформлю эту помощь в виде официального негласного сотрудничества. Такая возможность с недавних пор теоретически существовала. Новые приказы и наставления по агентурной работе позволяли регистрировать и использовать негласных помощников не только без их письменного согласия на такое сотрудничество, а даже-без устного их уведомления о такой регистрации. В нашем дуэте Сан Саныч по праву считал себя главным, более опытным и правильным. Уступать место ведущего более молодому и неопытному в жизни другу, было ниже его достоинства. Однако, существовала еще одна, не менее важная причина. Он был младшим из трех братьев в семье. А в семье, как говорится, не без урода. Но уродом был не Сан Саныч. Он, несмотря на трудное детство в сельской глубинке, смог удержаться на скользкой дорожке, «выбиться в люди», и как старший Вовка стать образованным и уважаемым врачом. Тот пошел по линии стоматологии, и уже длительное время руководил одной из ведущих городских клиник. Средний, Иван, о котором мой друг долго молчал, оказался «вором в законе». О нем у меня не было никакой информации в связи с длительным проживанием на Дальнем Востоке и упорным молчанием самого Сан Саныча. Единственным доказательством служил кошмарный серебряный перстень с черепом и свастикой, который он упрямо не снимал с пальца, игнорируя постоянные протесты и издевки со стороны жены, друзей и коллег. Не знаю, насколько сильно отразилось на формировании характера и становлении
Игорь Кузнецов, кандидат в мастера спорта по боксу, веселый и симпатичный парень, шел со мной бок о бок по тернистой милицейской дороге уже больше десяти лет. Мы оба пришли в уголовный розыск через оперотряд, вместе прошли районное звено, и теперь он был моим подчиненным в отделе по борьбе с бандитизмом УБОП. Я считал его не просто воспитанником и коллегой, но и своим другом. Он имел хорошие результаты, особенно по линии незаконного оборота оружия. В прошлом году, при задержании сбытчика американского пистолета-пулемета «Томпсон», без преувеличения, показал пример истинного героизма и самопожертвования. Задержание проводилось с подачи наших коллег из СБУ, было спешным, плохо спланированным и неподготовленным. Операм пришлось импровизировать и принимать рискованные решения на месте, без согласования с руководством. Когда, в критический момент, продавец почувствовал «подставу» и задержание пошло не по разработанному плану, мастеру спорта по гребле, Славе Шупте, пришлось вложить в удар всю мощь стокилограммового тела. Для обычного, нормального человека такой удар, запросто, мог оказаться смертельным. Только не для тренированного спецназовца, которым оказался продавец оружия. Еще в падении, он выхватил из кармана боевую гранату, намереваясь взорвать оперов вместе с покупателем. Подоспевший на подмогу «Кузя», вместе со Славой, уже борясь на земле, пытались заломать сопротивляющемуся силачу руки и не позволить выдернуть из запала кольцо. Когда граната оказалась на земле, в пылу схватки уже не было никакой возможности разобрать, упала она с чекой, или без нее. Игорь просто накрыл ее своим телом. Взрыва не последовало, бандит был задержан. Когда его оформляли в ИВС, дежурный наряд со страхом и изумлением, рассматривая накачанного атлета, на полном серьезе сделал нам замечание-комплимент: «Где вы берете таких монстров? Мы вынуждены постоянно усиливать смены при поступлении ваших клиентов!» Когда задержанный, то ли бахвалясь, то ли пугая наряд, без видимого напряжения, легко разорвал наручники, все примолкли, понимая, что в прозвучавшей шутке есть только доля шутки.
Год назад в жизни Игоря произошла трагедия, справиться с которой у него не хватало сил. Его жена умерла после неудачной операции по поводу прободной язвы желудка, оставив мужа с сыном-подростком и психически больной матерью. Игорь стал спиваться. Друзья, коллеги, и я в том числе, перепробовали все возможные меры помощи и воздействия. Эффект от них был временным и нестойким. Вставал вопрос о его увольнении из органов. Я понимал, что это только ускорит его падение и гибель, поэтому всячески тянул с принятием окончательного судьбоносного для него решения. Терпение закончилось, когда Игорь стал пропадать, по несколько дней не появляясь на службе. Забрав карточку – заместитель, я лишил его возможности постоянного ношения табельного оружия, но все равно переживал по поводу его безопасности. Алкоголизм быстро менял качества его личности, притуплял инстинкт самосохранения, что для действующего опера означало начало конца.
Находясь на суточном дежурстве, потратив несколько часов на поиски по злачным местам, я только поздним вечером, наконец-то, нашел его в одной из забегаловок и притащил в управление. Игорь уже несколько дней не выходил из запоя. Мне не оставалось ничего другого, как пристегнуть его наручниками к батарее в собственном кабинете, ждать и надеяться, что к утру он немного протрезвеет. Утром я поставил ему категорическое условие: из своего отдела я его однозначно убираю, а способствовать переходу в районный розыск «на землю», буду лишь после прохождения им стационарного анонимного курса лечения в наркологии. Игорь согласился. Замначальника УБОПа Сергей Владимирович Захаров, тоже знавший «Кузю» еще по работе в Жовтневом райотделе, выслушал мое предложение с нескрываемым скептицизмом. Он мало верил в возможность избавления от тяжкого недуга медицинскими способами. Еще больше его волновала необходимость скрывать ситуацию от вышестоящего руководства. Он хмуро пошутил, что Игорь может стать роковой фигурой в наших собственных биографиях. Если бы при том задержании граната взорвалась – мы оба, точно, уже бы не служили в милиции, а я ко всему, наверняка, сидел бы в тюрьме. Дважды не повезет. Если даже во время лечения в наркологии не будет никаких ЧП, сам факт помещения туда действующего опера УБОП, офицера милиции, будет достаточным основанием для увольнения всех нас, а не только «Кузи». Только после моих аргументированных заверений, что я беру всю ответственность на себя и в состоянии обеспечить не только конфиденциальность, но и безопасность нахождения Игоря в наркологии, он нехотя подписал рапорт на предоставление ему внеочередного отпуска. Вместо отдыха после суточного дежурства, весь день пришлось потратить на разработку правдоподобной легенды для Игоря, инструктаж о линии поведения в потенциально опасных ситуациях, способы экстренной связи. Подобным организационным мероприятиям полдня со своей стороны посвятил и Сан Саныч. Правду о личности нового пациента, его настоящее имя и род занятий, знал только проверенный и надежный заведующий алкогольным отделением. Весь остальной персонал использовался «втемную».
УКРАИНА, Донбасс, 2006 год
Я снова регулярно курсирую между двумя родными областями. Только уже не по милицейской, а по медицинской необходимости. Уже несколько месяцев моя мать Евдокия Александровна находится в глубокой и безнадежной коме после очередного инсульта. Три часа дороги за рулем, в одиночестве без пассажиров, давали возможность полностью погрузиться в тяжелые и безрадостные мысли и воспоминания. Сегодня время на обратную дорогу увеличилось в два раза. На выезде из Донецка, как обычно, заправился до полного бака на «крутой» и дорогой заправке. Крутизны хватило ровно на 50 километров. Проехав Марьинку, двигатель начал барахлить, а в чистом поле за Курахово машина встала намертво. Буксиром меня тащили несколько километров до маленькой сельской автомастерской, где местные умельцы, кто, смеясь, кто, безбожно матерясь, сливали пахнущий солярой бензин, чистили карбюратор и свечи, обеспечивая мне, возможность хотя бы к вечеру добраться домой. Уезжая от них, следующие полчаса безбожно, иногда вслух, матерился уже я. Самыми грязными и недобрыми словами вспоминая победившую оранжевую революцию, новую – старую Киевскую власть, чиновников на местах, я выпускал пар и давал выход переполнявшим меня эмоциям. В такие минуты, когда неприятности сыпятся на тебя со всех сторон, как никогда ясно и четко начинаешь осознавать в каком государстве и обществе ты живешь, насколько малы твои шансы на сопротивление и выживание в этих условиях. Снова и снова возвращался мыслями к тяжелой и беспросветной ситуации с матерью.
Звонок сестры застал меня под конец рабочего дня в офисе. Я поначалу даже не узнал ее голос. Еле произнося слова, всхлипывая и запинаясь, она сообщила мне новость, от которой у меня сначала чуть не остановилось сердце, а потом – охватил приступ неконтролируемой ярости. Зайдя в летнюю кухню, где обычно ночевала мать, Света обнаружила ее лежащей на полу возле кровати в бессознательном состоянии. Скорая прибыла на место спустя два с лишним часа и нескольких десятков повторных звонков. Причины задержки назывались самые разные – от нехватки машин на линии, отсутствия проезда на занесенную снегом поселковую улицу, до пожилого возраста пациентки и необходимости спасать в первую очередь более молодых. Когда бригада все-таки добралась, в помощи нуждались уже две женщины. Сестра, переволновавшись, тоже чувствовала себя очень плохо, еле держалась из последних сил. Диагностировав обширный инсульт, молодой врач Скорой помощи и сопровождавшая его медсестра ,в один голос стали убеждать Свету отказаться от госпитализации умирающей матери в стационар. Аргументы были те же – отсутствие свободных мест в профильном отделении, трудность и опасность транспортировки, пожилой возраст и минимальные перспективы выздоровления. Света категорически возражала и настаивала на госпитализации. Видя состояние сестры, врач убедил ее в качестве помощи и поддержки, сделать два укола успокоительных препаратов. Что именно они ей вводили, так и осталось тайной. Когда сестра фактически впала в прострацию, перестала понимать происходящее и ориентироваться в ситуации, заставил ее подписать какие-то бумаги. Собрав ампулы от введенных ей и матери лекарств в карман халата, бросил беспомощных женщин одних. Сестра очнулась лишь через несколько часов. Увидев не приходящую в сознание мать и вспомнив о визите бригады Скорой, после нескольких безуспешных попыток набора номера непослушными пальцами, все-таки смогла дозвониться мне.
Первое, что приходило в голову, было решение немедленно выезжать в Донбасс. Но поостыв, я понял, что приеду туда ночью и вряд ли до утра смогу сделать что-нибудь полезное. Я знал, что при обширных инсультах исход болезни решают первые 3-4 часа. Это время уже было упущено. Теперь вопрос стоял не о лечении и выздоровлении, а о жизни и смерти. Я решил пойти другим путем. Уже несколько лет находясь на пенсии, я возглавлял областное отделение Международной Ассоциации ветеранов УБОП. Одной из целей создания этой общественной организации, главным положением ее Устава, была организация взаимопомощи и поддержки бывших сотрудников службы в тяжелых жизненных ситуациях. Обзвонив своих коллег, руководителей отделения «Центр-Донбасс», я ввел их в курс дела и попросил срочной помощи. И Калашников, и его заместитель Петров, оценив безвыходную ситуацию, пообещали задействовать все имеющиеся рычаги влияния и возможности бывших руководителей местного УБОПа. Через несколько минут они уже предлагали мне транспортировку матери вертолетом МЧС, но я настаивал на более быстром и реальном варианте использования Скорой помощи. Около часа было потрачено на установление личности и телефонной связи с бригадой Скорой помощи, выезжавшей на место. Наглый и бессердечный врач заявлял, что имеет на руках письменный отказ родственников от госпитализации умирающей больной в стационар и утром, по концу смены предоставит его руководству подстанции СМП. Еще час ушел на переговоры бывших УБОПовцев с руководителями Облздрава, горздрава и прочими медицинскими чиновниками. Все упиралось не только в серьезные организационные проблемы, отсутствие места в стационаре, но и в необходимость признания преступной халатности врача Скорой. Телефонные переговоры заняли несколько часов. Сначала наглый молодой врач, ссылаясь на постоянную занятость на срочных вызовах, высокомерно отказывался разговаривать со мной вообще. Даже понимая, что я, как бывший его коллега, в состоянии оценить неправильность его действий с позиций лечебного регламента, медицинской деонтологии и просто общечеловеческой морали, он упрямо стоял на своем. Кто конкретно – его руководство или мои друзья – правоохранители, дали понять ему, что ситуация из моральной переходит в правовую, мне было не важно, но ближе к ночи я почувствовал резкую перемену его настроения. Я понял, что он боится обещанного и ожидаемого всеми вмешательства прокуратуры. Во время очередного звонка, когда он начал с самоуверенной наивностью убеждать, что мы не сможем доказать его преступную халатность, уже я прервал его разглагольствования грубым предостережением. Я просто объяснил ему, что после неформального общения со мной, как частным лицом и сыном оставленной на верную смерть тяжелой больной, он сам побежит писать явку с повинной. Уже под утро, когда я был на полпути в Донбасс, он перезвонил сам и сообщил, что эта же бригада отвезла мать в стационар. Под конец разговора, довольно искренне признал свою вину и попросил ограничиться наказанием только по медицинской линии.
Заведующая отделением Рудничной больницы, уже зная о вмешательстве и убедительных просьбах «уважаемых людей сверху», очень удивилась, когда я начал с ней разговор не с милицейских, а медицинских позиций. После уточнения диагноза и плана лечения, она удивилась еще больше, когда вместо угроз и предупреждений, я вручил ей крупную сумму денег на покупку хороших лекарств, премиальные сестрам и нянечкам для обеспечения должного ухода. А когда я, попросив белый халат и чепчик, предупредил ее, что некоторое время буду в палате ухаживать за матерью лично, и вовсе растерялась, запутавшись в моем профессиональном и социальном статусе.
Обстановка в палате во многом напоминала нейрохирургию – большинство больных находились в бессознательном состоянии, возле каждой кровати дежурили усталые родственники. Правда, пациентки были, в основном, пожилого и преклонного возраста. Ухаживающие дочки и внучки, сначала в штыки встретили новость, что за поступившей рано утром тяжелой больной, будет ухаживать 45-летний сын. Присутствие в палате единственного мужчины смущало и стесняло женский коллектив. Но когда они убедились, что я управляюсь не хуже вечно недовольных и раздраженных, отсутствующих в необходимый момент, нянечек, стали наперебой обращаться за помощью. Из разговоров с ними, я лишний раз убедился, что тяжесть состояния большинства больных была обусловлена не обширностью очага поражения, а запоздалостью госпитализации. За время моего непродолжительного нахождения в палате, две пожилых женщины, не приходя в сознание, тихо отправились в мир иной.
На вторые сутки мать пришла в сознание, даже несколько раз односложно ответила на мои вопросы. По ее глазам я понял, что она узнает меня, осознает свое состояние и ориентируется в происходящем. Мне даже показалось, что на ее лице отразилось какое-то удовлетворение. Я грустно подумал, что наконец-то сбылась ее давняя мечта – сын рядом, в белом халате, лечит и лично ухаживает за ней. У меня появилась слабая надежда на благоприятный прогноз и устойчивую положительную динамику. Перед моим отъездом, мы с младшей сестрой Светой, распределили предстоящие обязанности. Основная тяжесть ухода и присмотра ложилась на нее и племянницу Альбину. Я брал на себя финансовую и организационную стороны.