Три секунды
Шрифт:
— Один к трем или четырем?
— К трем.
— Хорошо выглядит.
Генрик закрыл банку фольгой, завинтил крышку, потом повторил всю процедуру с двумя другими; снова получил голубоватую прозрачную жидкость и с довольным видом попросил своего шведского коллегу убрать банки обратно в вентилятор и ударами молотка вернуть скобу на место. Последовавший за ударами щелчок подтвердил: труба снова целенькая.
Тщательно запереть чердачную дверь с внешней стороны. Шесть этажей по лестнице вниз, к асфальту Васагатан. Прогулка в молчании.
Второй заместитель так и сидел за столиком.
Еще полстакана апельсинового сока.
Хоффманн ждал возле длинной стойки администратора, пока Генрик усядется возле второго человека в иерархии «Войтека».
Голубоватая прозрачная жидкость.
Восемьдесят один килограмм разбавленного амфетамина.
Второй заместитель обернулся, кивнул; Хоффманн, чувствуя, как отпустило внутри, пошел через фойе дорогого отеля.
— Проклятая фруктовая мякоть. Застревает в зубах. — Зам указал на свои полупустые стаканы и заказал еще два; молоденькая официантка улыбалась им, как улыбалась всем, кто давал сотню на чай и, может быть, собирался заказать еще что-нибудь.
— Я руковожу операцией извне. Ты — изнутри, из Кумлы, Халла или Аспсоса, шведских тюрем особо строгого режима.
— Я бы выпил кофе.
Двойной эспрессо. Молоденькая официантка снова улыбнулась.
— Ночь была долгая. — Хоффманн посмотрел на второго заместителя; тот ждал.
Может быть, это демонстрация силы. Наверное даже, так и есть.
Когда стол опустел, апельсиновый сок в двух наполовину полных стаканах стал чем-то большим, чем просто сок.
— Такое случается. Иногда ночи бывают долгими. — Второй заместитель улыбнулся.
Ему не нужно уважение. А нужна сила, на которую можно полагаться.
— Как раз сейчас у нас четверо сидят в Аспсосе, по трое — в Халле и Кумле. В разных секторах, но они на связи. Я хочу, чтобы в течение недели тебя взяли за достаточно серьезное дело, чтобы ты гарантированно попал в какую-нибудь из этих тюрем.
— Два месяца. Потом я выйду.
— Тебе дадут столько времени, сколько тебе понадобится.
— Я не хочу сидеть дольше. И мне нужна гарантия, что вы вытащите меня через два месяца.
— Не беспокойся.
— Гарантию.
— Мы тебя вытащим.
— Как?
— Пока ты будешь сидеть, мы позаботимся о твоей семье. А когда выйдешь — позаботимся и о тебе. Новая жизнь, новая личность, деньги, чтобы все начать сначала.
В фойе «Шератона» все еще было пусто.
Те, кто приехал в столицу по делам, зарегистрируются в гостинице только вечером. Те, кто приехал посмотреть музеи и памятники, уже ушли в город в компании тараторящего гида и в новеньких найковских кроссовках.
Он допил кофе, махнул официантке — еще один двойной эспрессо и к нему маленькое мятное пирожное.
— Три кило.
Второй зам поставил стакан с соком к остальным.
Он слушал.
— Меня возьмут с тремя килограммами. Допросят, я признаю вину. Объясню, что я — сам по себе. Меня посадят в следственную тюрьму — ненадолго, потому что дело возбудят сразу же. Суд первой инстанции приговорит меня к долгому сроку, три кило амфетамина для шведского суда — это дело особой важности; я объявлю, что согласен с приговором, так мне не придется ждать, когда приговор вступит в силу. Если все сработает как надо, я смогу оказаться в нужной тюрьме через две недели.
Пит Хоффманн сидел в гостиничном фойе в центре Стокгольма, но видел вокруг себя тесную камеру, в которой сидел десять лет назад в Эстерокере.
Он усвоил, за сколько месяцев тюрьма ломает того, кто некогда был человеком.
Гнусные дни, когда кричат: «Мочу на анализ!» — и взрослые мужчины выходят голыми, выстраиваются шеренгой в зеркальном помещении, пока чьи-то глаза изучают их члены и мочу. Гнусные ночи, когда к тебе вваливаются без предупреждения и тебя, полусонного, в одних трусах вытаскивают в коридор, а банда охранников рвет, переворачивает, крушит все в камере и уходит, оставив после себя хаос.
На этот раз он выдержит. Его отправляют туда не для того, чтобы унижать.
— Будешь действовать в два этапа. Так же, как мы в Норвегии из Осло-Фенгсель завоевали тюрьму за тюрьмой. Или из Риихимяки, которая стала нашей первой тюрьмой в Финляндии. — Второй зам нагнулся к Хоффманну: — Ты выдавишь дилеров, которые уже работают в тюрьме. Потом мы начнем по своим каналам доставлять продукцию. Сначала — оставшиеся семьдесят восемь кило, которые Генрик только что одобрил. Они помогут сбить цену. Все, кто сидит, запомнят: у нас товар есть всегда. Амфетамин по пятьдесят крон за грамм вместо трехсот. Пока не охватим всех. Тогда мы поднимем цену. Черт, можно продавать еще дороже. Продолжайте покупать.Мы взвинтим цену до пятисот, даже до шестисот крон за грамм. Или больше не сможете колоться.
Хоффманн словно снова вернулся в тесную камеру Эстерокера. Там правили наркотики. Там правил тот, у кого былинаркотики. Амфетамин. Героин. Даже буханка скугахольмского хлеба [22] на ведро гнилых яблок, добавить воды, настаивать три недели в санитарном шкафу, — в день, когда все это превращалось в двенадцатипроцентную брагу, владелец ведра обретал могущество.
— Чтобы справиться с действующими дилерами, мне нужно три дня. В это время я не хочу ни с кем контактировать. Я сам заберу достаточное количество наркотиков.
22
Скугахольмский хлеб — сладкий серый хлеб с пряностями.
— Три дня.
— Начиная с четвертого мне понадобится килограмм амфетамина в неделю, доставка — по каналам «Войтека». Мое дело — проследить, чтобы этот килограмм разошелся по покупателям. Мне не нужно, чтобы кто-нибудь припрятывал порошок или устраивал запасы: обойдемся без конкурентов.
Фойе гостиницы — странное место.
Никто не подслушивает. Никто не изъявляет намерения постоять рядом.
За два соседних столика, которые все это время пустовали, начали вдруг усаживаться японские туристы, терпеливо ожидающие, когда можно будет заселиться в забронированные, но пока не приготовленные номера.