Три секунды
Шрифт:
Гренс вздохнул.
Всю свою взрослую жизнь он расследовал убийства. И нутром чуял, что с убийством на Вестманнагатан что-то не так. Труп опознан, владелец квартиры найден, есть даже остатки амфетамина и желчи, исторгнутые человеком-контейнером. Есть пятна крови и угол стрельбы. Есть шведскоговорящий свидетель, который позвонил по телефону доверия, и польское охранное предприятие, оно же — гнездо восточноевропейских мафиози.
И при этом, похоже, нет ничего.
С тех пор как Гренс вчера вечером побывал в аэропорту Каструпа, его команда ни на шаг не приблизилась к разгадке.
— В подъезде пятнадцать квартир. Я опросил всех жильцов, которые были дома примерно во время убийства. Трое из них видели кое-что, что может оказаться интересным. На первом этаже… Эверт, ты слушаешь?
— Продолжай.
— На первом этаже — а это идеальное место для наблюдений, потому что видно всех, кто входит в подъезд и выходит из подъезда, — живет гражданин Финляндии, он довольно хорошо описал двух мужчин, которых раньше не видел. Бледные, бритоголовые, темная одежда, возраст — моложе среднего. Через дверной глазок и всего за несколько секунд можно увидеть и услышать гораздо больше, чем я думал. То, что этот финн говорит про славянскую речь, вполне может оказаться правдой.
— Польский.
— Естественное предположение, учитывая, кто владелец квартиры.
— «Верблюд», труп, поляк. Наркотики, насилие, Восточная Европа.
Свен Сундквист посмотрел на пожилого мужчину, лежащего на полу. Тот лежал на полу, его не заботило, что об этом думают остальные, и в этом была недосягаемая для Свена естественность. Сам он долго пытался изменить себя, но так и остался человеком, который старается угодить людям, зависит от их благосклонности — и которого люди не замечают.
— На пятом этаже, через две квартиры от места убийства, живет молодая женщина, а на следующем этаже, шестом, пожилой мужчина. Во время убийства оба были дома. Говорят, что слышали отчетливый хлопок.
— Хлопок?
— Больше они ничего не могут сказать. Они не разбираются в оружии и не могут определить, был это выстрел из пистолета или еще какой-то. Но уверены: то, что они называют «хлопок», было громким, и раньше они таких звуков в доме не слышали.
— Это все?
— Все.
Резко, раздражающе зазвонил телефон на столе; звук не прекращался, хотя Свен не вставал с дивана, а Эверт — с пола.
— Я отвечу?
— Ну чего раззвонились…
— Эверт, я отвечу?
— Телефон стоит на моем столе. — Гренс нехотя потянулся к истошно звонящему аппарату. — Да?
— Ты как будто запыхался.
— Я лежал на полу.
— Спускайся ко мне.
Гренс и Сундквист молча вышли из кабинета в коридор, а потом нетерпеливо стояли в неторопливом лифте. Нильс Кранц дождался своих гостей возле входа в криминалистический отдел и повел их в тесный кабинет.
— Ты просил меня расширить район поисков. Я расширил. Все подъезды между номером семидесятым и номером девяностым. И в помойке дома семьдесят три по Вестманнагатан, в контейнере для макулатуры, мы нашли вот это. — Кранц взял в руки пластиковый пакет.
Эверт наклонился и, поколебавшись, нацепил на нос очки. Какая-то тряпка в серо-белую клетку, местами покрытая кровью, — не то рубашка, не то куртка.
— Интересно. Эта тряпка может сильно продвинуть нас вперед.
Криминалист сунул руку в пакет и положил тряпку на что-то вроде сервировочного подноса, согнутым пальцем указал на островки отчетливо видных пятен:
— Остатки крови и пороха, которые возвращают нас в квартиру дома семьдесят девять. Потому что это кровь убитого и порох из оружия, которое было в руках убитого.
— Ну и что? Это ни грамма не прибавляет к тому, что мы уже знаем.
Кранц снова ткнул пальцем в серо-белую ткань:
— Это — рубашка. Это — пятна крови убитого. Но есть и другие. Мы установили еще одну группу крови. И я уверен: это кровь стрелявшего. Эверт, это рубашка убийцы.
Пит как будто оказался в зале суда. Пахнет властью; документы с описанием убийства лежат на важных столах. Йоранссон — обвинитель: он контролирует ход процесса и задает вопросы. Замминистра — судья: слушает, а потом вынесет решение. По правую руку от Пита сидит Вильсон, адвокат ответчика; он говорит о допустимой самообороне и настаивает на смягчении приговора. Хоффманну хотелось выйти вон отсюда, но он заставил себя сидеть на месте. Ведь обвиняемый — это он.
— У меня не было выбора. Речь шла о моей жизни.
— Выбор есть всегда.
— Я пытался успокоить их. Но смог только отсрочить убийство. Мне приходится быть преступником, всю жизнь. Иначе я покойник.
— Объясните.
Поразительное чувство. Пит сидел всего через один этаж от премьер-министра, в здании, откуда управляют всей Швецией. Там, где-то внизу, на тротуарах, идет настоящая жизнь, люди возвращаются с обеда (слабоалкогольное пиво и чашка кофе, если потратить на пять крон больше), а он сидит здесь, рядом с властью, и пытается объяснить, почему общество должно закрыть глаза на убийство, соучастником которого он стал.
— В Швеции операцией руковожу я. Те, кто был в квартире, прошли выучку в польской разведке и знают, как вычислить того, от кого подозрительно пахнет.
— Мы говорим об убийстве. Которое вы, Хоффманн — или мне называть вас Паулой? — могли бы предотвратить.
— Когда пистолет приставили к голове покупателя в первый раз… тогда я не позволил выстрелить. Но в следующий раз — он сам себя выдал, он был враг, стукач, покойник… у меня не было, не было выбора!