Три секунды
Шрифт:
— Я все равно хочу знать — как.
— Мы уже трижды устраивали подобное.
Замкнутая система, бежать некуда.
Разоблаченного полицейского агента, стукача, так же ненавидят в тюремном коридоре, как мелких извращенцев, педофилов или насильников, их место — в самом низу иерархии, которая принята в европейских тюрьмах и которая дает убийцам и тем, кто совершил связанные с наркотиками тяжкие преступления, особый статус и власть.
— Вас официально помилуют. Мы найдем какую-нибудь гуманную причину Уточнять не обязательно, но найдем. Медицинских или любых гуманитарных соображений вполне достаточно, чтобы Министерство юстиции приняло решение, которое потом засекретит.
Если что-нибудь случится… Обещание замминистра — единственное, что у него есть. Обещание и принятые им самим меры.
Хоффманн бросил взгляд на приборную панель. Осталось восемнадцать часов.
До Стокгольма — несколько миль; Хоффманн проскочил через потрепанные окраины, и тут один из его телефонов зазвонил. Сердитый женский голос — воспитательница из детского садика Хагторнсгорден.
У мальчиков поднялась температура.
Хоффманн поехал к Эншедедалену. Ему так нужен был этот день — а альведон перестал действовать.
Умная женщина, года на два моложе его самого, — Хуго и Расмус в надежных руках.
— Я не понимаю.
Эта же женщина всего два дня назад позвонила и сообщила ему, что у мальчиков поднялась температура. Теперь, в кабинете, она смотрела на Пита, изучала его, пока двое горячих от жара детей ждали на скамейке в игровой комнате.
— Вы… вы оба… в голове не укладывается, все эти годы… вы никогда не проделывали этих идиотских трюков с альведоном, я просто не понимаю.
— Я что-то не соображу, о чем вы…
Пит начал было отвечать, как отвечал всегда, если кто-то обвинял его, но тут же замолчал. Это не допрос, воспитательница — не полицейский, а его не подозревают ни в каком преступлении.
— У нас в детском саду есть правила. Они вам известны. Они известны вам обоим. В этих правилах указано, когда ребенка можно приводить сюда. Сейчас не тот случай. Детский сад — это рабочее место. Рабочее место взрослых людей, а также рабочее место ваших и чужих детей.
Хоффманну стало стыдно, и он промолчал.
— К тому же… Пит, это опасно для мальчиков. Опасно для Хуго, опасно для Расмуса. Видите, какой у них вид? Они сидели здесь, пока их слабенькие организмы боролись с температурой… последствия могли быть другими. Гораздо тяжелее. Вы это понимаете?
Он перешел границу, которую обещал себе не переходить никогда.
Так кто же он теперь?
— Понимаю. Это больше не повторится.
Пит на руках отнес малышей на заднее сиденье машины. Поцеловал горячие лобики.
Еще раз. Всего один раз.
Он объяснил: придется. Если хотите выздороветь. Дал каждому по порции жидкого альведона.
— Не хочу.
— Всего разок.
— Гадость!
— Я знаю. Это в последний раз. Честное слово.
Он опять поцеловал их в лобики и поехал в направлении, которое Хуго сразу определил — «не домой».
— Мы куда?
— К папе на работу. Придется немножко поездить со мной. А потом все. Потом домой.
Две минуты — по дороге, ведущей через Сканстулл и Сёдерледен; на полпути к Васагатан, посреди тоннеля под Сёдермальмом Хоффманн перестроился в другой ряд и поехал к Хурнсгатан и вниз к Мариаторгет. Припарковался перед видеосалоном, зажатым между магазином «Консум» и боулингом, вбежал в салон и, постоянно поглядывая на заднее сиденье машины, выбрал три диска с «Винни-Пухом», двенадцать серий. Мальчишки давно знали все реплики наизусть, и Хоффманн вполне мог вынести этот звук; в других мультфильмах взрослые люди, говоря за нарисованных зверей, истерично верещали фальцетом. Полагая, что так они изображают детей.
Следующая остановка — перед дверью дома на Васагатан. Хуго и Расмус по-прежнему были горячими и вялыми, Хоффманн хотел, чтобы они хоть немножко прошлись. Мальчики и раньше бывали в конторе «Хоффманн Секьюрити» — им, как всем детям, было любопытно, где и как работают папа и мама, но они никогда не бывали здесь, когда он проворачивал очередную операцию. Его работа оставалась для них местом, куда папа уходит подождать, пока они наиграются в детском саду.
Пол-литра ванильного мороженого, два больших стакана кока-колы и двенадцать серий убаюкивающего Винни-Пуха. Хоффманн усадил мальчишек в большом кабинете перед телевизором, спиной к рабочему столу, и объяснил, что ему надо на пару минут сходить на чердак, но они уже не слушали — Кролик и Иа-Иа пытались засунуть Винни-Пуха в тележку. Хоффманн вытащил из тепловентилятора три банки, принес их вниз и составил на пол, потом очистил стол — ему нужно было место для работы.
Шесть книг из библиотеки Аспсоса, которые брали тамошние читатели так редко, что к переплету был приклеен ярлычок «ХРАН» — синие, отпечатанные на машинке буквы.
Пакет с разобранным миниатюрным револьвером.
Два куска разрезанного запального шнура, по девять метров каждый.
Папка-файл с сорока миллилитрами нитроглицерина, разлитыми по двадцати четырем кармашкам.
Банка с тридцатипроцентным амфетамином.
Хоффманн достал из ящика стола клеящий карандаш, упаковку бритвенных лезвий и пачку папиросной бумаги «Рисла». Тонкая, сама липнет к любым поверхностям; производитель полагал, что выпускает ее для любителей папирос-самокруток.
Тюльпаны.
И стихи.
Пит открыл первую книгу. «Дон Жуан» лорда Байрона. Великолепная книга. Пятьсот сорок шесть страниц. Твердый переплет. Восемнадцать сантиметров в длину, двенадцать в ширину.
Он знал, что задуманное сработает. За последние десять лет он начинил амфетамином пару сотен романов, сборников стихотворений и эссе, от десяти до пятнадцати граммов на книгу, и каждый раз у него все получалось. Теперь ему впервые предстояло самому запросить книги с начинкой и опустошить их, сидя в камере Аспсосского исправительного учреждения.
Чтобы справиться с действующими дилерами, мне нужно три дня. В это время я не хочу ни с кем контактировать. Я сам заберу достаточное количество наркотиков.
Он отогнул твердый переплет и бритвой разрезал форзац по сгибу. Передняя крышка отделилась, и теперь все пятьсот сорок шесть страниц «Дон Жуана» держались только на задней; Хоффманн острием бритвы подправил выбившиеся страницы. Долистал до девяностой, захватил часть блока, сильно дернул и положил вырванные страницы на стол, потом долистал до триста девяностой и вырвал следующую тетрадь.