Три секунды
Шрифт:
— У меня нога болит. Папа, очень больно ногу.
Расмус уселся на нижней ступеньке. Пит взял его за ручку — горячая; Пит поднял его на руки, холодильник и кожаная сумка висели на локте, Хуго пришлось подниматься по жестким ступенькам самому. Если ты старший, иногда приходится самому подниматься по лестницам.
Три пролета вверх; дверь с надписью «Линдстрём» на почтовом ящике открылась изнутри ровно в тот момент, когда запищал будильник в наручных часах.
— Хуго. Расмус. А этого дядю зовут Эрик.
Маленькие ручки потянулись для пожатия. Хоффманн заметил злой взгляд Вильсона, «какого они тут делают?».
Все прошли в затянутую полиэтиленом гостиную квартиры, в которой шел ремонт, мальчишки таращились на странную мебель.
— А зачем пакеты?
— Здесь чинят.
— Как это — «чинят»?
— Чинят квартиру. И не хотят, чтобы было грязно.
Хоффманн усадил детей на шуршащий диван и ушел на кухню; снова злой взгляд, он покачал головой.
— Сегодня мне некуда было их деть.
Вильсон молчал. Он словно растерялся, увидев двух всамделишних детей там, где собирался говорить о жизни и смерти.
— Ты говорил с Софьей?
— Нет.
— Должен поговорить.
Хоффманн не ответил.
— Можешь молчать хоть до посинения. Но ты знаешь, что должен. Господи, Пит, твою мать, ты должен поговорить с ней!
Ее реакции. Он никогда не мог ни просчитать их, ни справиться с ними.
— Сегодня вечером. Дети уснут, и я все ей расскажу.
— Ты все еще можешь выйти из игры.
— Я хочу довести дело до конца, и ты это знаешь.
Вильсон кивнул и посмотрел на синий переносной холодильник, который Пит поставил на стол.
— Тюльпаны. Пятьдесят штук. Будут желтые.
Вильсон внимательно изучил зеленые стебли, лежащие возле квадратных белых хладоэлементов.
— Я держу их в холоде. Должно быть плюс два градуса. Присмотри за ними. А в тот день, когда я окажусь в тюрьме, отправь их, куда я скажу.
Вильсон порылся в сумке-холодильнике, покрутил белую карточку, всунутую в один из букетов.
— «Спасибо за плодотворное сотрудничество. Союз предпринимателей Аспсоса».
— Именно.
— И куда их послать?
— В Аспсосскую тюрьму. Директору.
Вильсон не стал задавать вопросов. Лучше не знать.
— Долго нам тут сидеть?
Хуго надоело возить пальцами по пластику, надоел резкий скрипучий звук.
— Еще чуть-чуть. Иди к Расмусу. Я сейчас.
Вильсон подождал, пока маленькие ножки скроются в темноте прихожей.
— Завтра тебя возьмут. После этого у нас не будет вообще никакого контакта. Ты не сможешь связаться ни со мной, ни с кем другим из полиции Стокгольма. К этому времени ты примешь решение и если захочешь отступиться — скажешь. Все слишком опасно. Если кто-нибудь заподозрит, что ты работаешь на нас… ты покойник.
Вильсон шагал по коридору следственного отдела. Ему было тревожно; перед кабинетом Гренса он замедлил шаг — как всегда в последние дни, с любопытством поглядывая на пустой кабинет с музыкой, которой больше не было. Вильсон хотел знать, чем занимается комиссар, расследующий убийство на Вестманнагатан, что ему известно и сколько еще времени пройдет, прежде чем он начнет задавать вопросы, на которые не получит ответа.
Вильсон вздохнул. Дети, да еще такие маленькие… скверно. Его работа заключалась в том, чтобы толкать агентов на риск — от добытой ими информации зависели действия полицейских, но он не был уверен, что Пит до конца сознает, чтоможет потерять. Они слишком сблизились, и теперь Вильсон беспокоился за него — по-настоящему.
Если что-то случится, ты прекращаешь работу.
Если кто-нибудь узнает, кто ты, у тебя будет новое задание.
Выжить.
Вильсон запер дверь своего кабинета и включил компьютер, безопасности ради отсоединенный от интернета. Пока двое мальчишек тянули отца за руки каждый к себе, он объяснял Питу, что некоторое время у них не будет связи — он вернется в Федеральный учебный центр в Южной Джорджии, чтобы продолжить занятия, прерванные два дня назад. Вильсон не был уверен, что сидящий перед ним человек слушает его. Человек этот говорил «да», кивал, но мыслями был уже на пути к дому, к своему последнему вечеру на свободе. На экране открылся новый документ; Вильсон начал писать секретное донесение, которое через интенданта Йоранссона должно попасть к шефу полиции лена, после чего исчезнуть с жесткого диска его собственного компьютера, — донесение о том, как находящийся в розыске особо опасный преступник был взят с тремя килограммами польского амфетамина в багажнике. Это донесение до завтрашнего дня никуда не уйдет, потому что события, о которых в нем сообщалось, еще не произошли.
Два часа он прождал у кухонного стола в одиночестве.
Пиво, бутерброд, кроссворд — но ничего не выпито, не съедено, не разгадано.
Хуго и Расмус давным-давно спали наверху, наевшись блинов с клубничным вареньем и немаленьким количеством взбитых сливок; он постелил им постели, открыл окна, и через пару минут мальчишки уже спали.
И вот он услышал шаги, такие знакомые.
Через сад, вверх по ступенькам крыльца, потом скрип — открылась дверь, и чуть заныло где-то внизу живота.
— Привет.
Какая красивая.
— Привет.
— Они спят?
— Пару часов как.
— Температура?
— Завтра пройдет.
Софья легонько поцеловала его в щеку и улыбнулась. Она не замечала, как рушится мир.
Еще поцелуй, в другую щеку, два раза, как всегда.
Она даже не чувствует, как этот чертов пол ходит ходуном.
— Нам надо поговорить.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
Она еле слышно вздохнула.