Три секунды
Шрифт:
— Ты не выйдешь отсюда живым. — Он смотрел на Хоффманна, требуя ответа. — У тебя семья.
Стоит заговорить — и превратишься из объекта в субъект, в человека, который общается с другим человеком.
— У тебя жена и дети.
— Я понимаю, к чему ты клонишь.
Хоффманн переместился за спины голых тел, проверить, на месте ли пластиковая лента, которой обмотаны их руки, а главное — чтобы уйти от настороженных вопрошающих глаз.
— Ты знаешь, у меня тоже есть семья. Жена. Трое детей. Все уже взрослые…
— Якобсон? Твоя фамилия Якобсон? Придержи язык! Я спокойно объяснил, что отлично, отлично понимаю, к чему ты ведешь. У меня нет семьи. Сейчас — нет. — Он потянул ленту, пластик глубже вошел в кожу, снова показалась кровь. — И я умру не сейчас. Если вместо меня должен умереть ты — это меня ни фига не тревожит. Ты просто моя защита, Якобсон, мой щит, и ничем другим не будешь. Хоть с женой и детьми, хоть без них.
Тюремный инспектор из «В2» уже несколько минут пытался наладить разговор с коллегой, которого только что выпустили из камеры номер три. Молодой человек, не намного старше его собственного сына, подменил ушедшего в отпуск сотрудника, не успел проработать даже месяца. Вот, значит, как. Кто-то всю жизнь ходит на работу, ждет и боится дня вроде этого. А кто-то попадает в переделку, проработав двадцать четыре дня.
Одна-единственная фраза.
Он повторял ее, отвечая на все вопросы.
«Он его застрелил, через глаз».
Молодой охранник пребывал в сильнейшем шоке, он видел человеческую смерть, к его глазу прижимали оружие (на мягкой коже все еще отчетливо виднелось кольцо от дула), потом он сидел и ждал, запертый в камере изолятора с мертвецом. Больше он и не мог ничего сказать, во всяком случае сейчас. Инспектор велел коллеге позаботиться о молодом человеке и перешел ко второму, сидевшему в камере номер шесть. Тот был бледным, мокрым от пота, но его шепот был вполне внятным:
— Где Якобсон?
Инспектор положил ладонь ему на руку — тонкую, дрожащую.
— В смысле?
— Нас было трое. Якобсон. Якобсон тоже был здесь.
Разговор давно окончен.
Пока звучали те взбесившие его слова, он еще надеялся, что продолжение смягчит сказанное, успокоит, вот-вот уверит его, что все хорошо. Но продолжения не последовало. Инспектор из сектора «В2» сообщил то, что имел сообщить.
Двое посаженных под замок охранников. Один убитый заключенный.
И предполагаемый захват заложников.
Директор тюрьмы швырнул телефонную трубку на стол, а вазу с желтыми тюльпанами — на пол. Третьего надзирателя, инспектора Мартина Якобсона, увел вооруженный долгосрочник из изолятора строгого режима. Некий номер 0913. Хоффманн.
Оскарссон сел на пол, бездумно перебирая пальцами желтые головки, разбросанные в луже разлившейся воды.
Конечно, он протестовал. Точно так же, как потом протестовал Мартин.
Я солгал в глаза комиссару, ведущему расследование. Я солгал, потому что ты приказал мне солгать. А я не лжец.
Желтые лепестки… он обрывал их методично, один за другим, рвал в маленькие пористые клочки и бросал на мокрый пол. Потом потянулся к телефонной трубке, которая так и висела на проводе, набрал номер и говорил, не останавливаясь, до тех пор, пока не убедился, что начальник понял все, каждое слово, каждый намек.
— Я хочу объяснений.
Покашливание. И все.
— Пол, объясните!
Еще покашливание. Больше ничего.
— Вы звоните мне домой поздно вечером и приказываете без вопросов перевести заключенного назад в отделение, где ему угрожали. При этом перевод должен состояться не позже следующего утра. И сейчас, Пол, именно этот заключенный целится из заряженного боевыми патронами оружия в одного из моих подчиненных. Объясните, какая связь между вашим приказом и захватом заложников. Иначе мне придется задать эти вопросы кое-кому еще.
В каптерке у самого входа, которая, как и в прочих шведских тюрьмах, называлась центральным постом, было жарко. Дежурный по фамилии Берг, в измятой синей форме, потел, хотя за его спиной косо резал воздух настольный вентилятор, отчего трепыхались бумаги и жидкая челка дежурного. Берг обернулся и поискал носовой платок, который обычно лежал между контрольной панелью с красной и зеленой кнопками и рядом из шестнадцати мониторов.
Голые тела.
Черно-белое изображение с плохим разрешением чуть подергивалось, но Берг все ясно рассмотрел.
Картинка на мониторе, возле которого лежал носовой платок, являла два обнаженных тела на полу и человека в тюремной робе, который держал что-то возле их голов.
Он посмотрел вверх, в прекрасное голубое небо. Несколько прозрачных облачных клочков. Ласковое солнце и теплый ветер. Великолепный день раннего лета. Если отвлечься от воя сирены — вон первая полицейская машина, на переднем сиденье — двое в полицейской форме, оба из Аспсосского полицейского округа.
— Оскарссон?..
Директор Аспсосской тюрьмы стоял на асфальтовой парковке возле главных ворот, позади него остались некрашеная бетонная стена и серые стены.
— Какого хрена вы…
— Один раз он уже стрелял.
— Оскарссон?
— И угрожает стрелять дальше.
Они сидели на переднем сиденье, окошки опущены, — молодая ассистентка полиции, которой Леннарт Оскарссон раньше не видел, рядом с ней — полицейский инспектор его возраста, Рюден. Леннарт не знал его лично, но слышал о нем. Рюден был одним из немногих полицейских, служивших в Аспсосе так же долго, как Оскарссон — в тюрьме.
Полицейские выключили мигалку и вылезли из машины.
— Кто?
Я только что из больничного отделения. Вы не сможете увидеться с ним.
— Пит Хоффманн. Тридцать шесть лет. Десять лет за наркотики. По заключению Государственной пенитенциарной службы — очень опасен, психопат, склонен к насилию.
— Я не понял. Корпус «В». Изолятор строгого режима. И заключенный вооружен?
Его надо перевести назад. В сектор «G2». Самое позднее — завтра к обеду.