Три секунды
Шрифт:
— Мы тоже этого не понимаем.
— Но оружие? Черт возьми, Оскарссон… как? Откуда…
— Я не знаю. Я не знаю.
Рюден посмотрел на бетонную ограду и поверх нее. Он знал, что там, дальше — третий этаж и крыша корпуса «В».
— Мне нужно знать больше. Какое у него оружие?
Оскарссон вздохнул.
— По словам охранника, которому он угрожал… у парня шок, он себя с трудом помнит, но описывает что-то вроде… миниатюрного пистолета.
— Пистолета? Или револьвера?
— Какая разница?
— С магазином? Или с барабаном, который поворачивается?
— Не знаю.
Взгляд Рюдена задержался на крыше корпуса «В».
— Захват заложников. Человек, о котором известно, что он опасен и склонен к насилию. — Он покачал головой. — Нам нужно совершенно другое оружие. Абсолютно другие навыки. Нам нужны полицейские, которых специально готовили к таким ситуациям. — Он подошел к машине, сунул руку в открытое окошко, дотянулся до рации.
— Вызываю дежурного командира центра связи. Мне нужен спецназ.
Голые лодыжки ощущали твердость и холод загаженного пола.
Мартин Якобсон осторожно пошевелился, пытаясь перенести вес назад, от боли сводило суставы. Сгорбившись, наклонившись вперед, задом вверх, они бок о бок с безымянным заключенным корчились на коленях с тех пор, как вошли в мастерскую. Якобсон покосился на зэка рядом с собой, он чувствовал его дыхание. Имени этого человека он не помнил — сидящие в изоляторе строгого режима редко обретали индивидуальность. Парень откуда-то из Центральной Европы, насколько Якобсон мог судить, высокий, кипящий ненавистью. Что-то было между ним и Хоффманном, какие-то старые счеты; когда их глаза встретились, заключенный сплюнул, ухмыльнулся, а Хоффманн устало прокричал что-то на языке, которого Якобсон не понял, пнул его в лицо и пластиковыми лентами с острыми краями обмотал парню еще и ноги.
Мартин постепенно начинал ощущать то, что не сумел почувствовать, когда мир превращался в хаос и он пытался вызвать взбунтовавшегося зэка на разговор.
Ползучий, гнусный, липкий страх.
Все было взаправду. Хоффманн целеустремленно шел вперед. Другой человек остался лежать на другом полу, и он никогда уже не будет мыслить, говорить, смеяться.
Якобсон снова покачнулся, глубоко вздохнул — больше от страха. Он никогда еще не испытывал ее — предсмертной тоски.
— Тихо!
Хоффманн пнул его в плечо, не сильно, но достаточно для того, чтобы обнаженная кожа покраснела, потом пошел по мастерской, вдоль верстаков, останавливаясь возле каждой камеры слежения. Потянулся к первой, отвернул ее к стене, потом — отвернул к стене вторую, третью, но четвертую несколько минут держал в руках, наведя объектив себе на лицо. Он посмотрел в камеру, подтянулся еще ближе к ней, чтобы лицо заняло всю картинку, и заорал, он заорал, а потом повернул и эту камеру к стене.
Берг продолжал обливаться потом, но уже не замечал этого. Он притащил стул в стеклянную будку центрального поста и теперь сидел, ссутулившись, перед мониторами. На четыре монитора шла картинка из мастерской корпуса «В». Через пару минут у него появилась компания — за его спиной встал директор тюрьмы. Теперь оба одинаково сосредоточенно, почти замерев, смотрели черно-белые кадры. Вдруг что-то изменилось. Один из мониторов, на который шло изображение с ближайшей к окну камеры, почернел. Но не электронной чернотой — монитор был исправен; камеру словно заслонили — кем-то или чем-то. Потом почернел следующий монитор. Камеру торопливо отвернули, кажется — к стене, темнота, видимо, появилась из-за того, что объектив теперь показывал серый бетон, до которого было несколько сантиметров. Вот отвернулась и третья; Берг с Оскарссоном напряглись — прямо перед тем, как камера стала показывать стенку, на экране мелькнула рука. Какой-то человек с силой отвернул и камеру, и штатив.
Осталась одна камера. Они ждали, не отрывая глаз от монитора, и оба дернулись.
Лицо.
Близко, очень, слишком близко. Нос и рот — и всё. Рот что-то прокричал перед тем, как исчезнуть.
Хоффманн.
Он что-то беззвучно произнес.
Он замерз.
Не от холода, шедшего от пола, — от страха, от того, что не хватало сил выдержать мысли о собственной смерти.
Заключенный рядом с ним снова начал с ненавистью угрожать, снова ухмылялся. Наконец Хоффманн принес тряпку с какого-то верстака, заткнул тому рот, и слова превратились в ничто.
Оба не шевелились, даже когда он на время оставлял их. Деловитые шаги к дальней, стеклянной стене, внутреннее окно в кабинет. Мартин, вывернув шею, мог разглядеть, как Хоффманн ходит в комнатушке, как наклоняется к письменному столу и берет что-то, издалека похожее на телефонную трубку.
Губы двигались медленно. Узкие напряженные губы, растрескавшиеся, почти израненные.
«Я».
Они переглянулись, кивнули.
Оба поняли, как движения губ формируют первое слово.
— Дальше.
Оскарссон стоял возле Берга в тесной будке, усердные пальцы нажимали на кнопки повторного проигрывания, покадрово. Рот заполнил весь экран монитора, они тут же различили четыре гласных — губы полностью разъединились.
Первая — «и», вторая — «у», третья «ю».
— Ты видел?
— Да.
— Еще раз.
Все стало так ясно.
Три слова. Злость, с которой складывались губы, словно выплескивалась на них с монитора.
«Я их убью»
Дрожали руки. Все произошло так неожиданно. Пришлось положить трубку на стол.
Если ему ответят.
Если ему не ответят.
Он посмотрел через внутреннее окно на помещение мастерской, на этих голых, все еще на коленях, неподвижных. Остатки вчерашнего кофе в фарфоровой чашке посреди стола; он опустошил ее. Остывший и горький, но хоть какой-то кофеин.
Пит еще раз набрал номер. Первый гудок, второй, он ждал, там ли она, остался ли у нее прежний номер, он не знал, он надеялся, вдруг она…
Ее голос.
— Ты?
Как же давно это было.
— Сделай то, о чем мы договаривались.
— Пит, я…
— Именното, о чем мы договорились. Сейчас же.
Он нажал «отбой». Ему не хватало ее. Как ему ее не хватало!
Он не знал, там ли она еще, ради него.
Синие отблески мигалки становились все ярче, все отчетливее, вскоре они пробьются через перелесок, отделявший шоссе от дороги, ведущей к Аспсосской тюрьме. Леннарт Оскарссон стоял рядом с полицейским инспектором Рюденом на парковке перед главными воротами, когда приблизились два черных тяжелых джипа. Дежурная группа спецназа двадцать пять минут назад покинула штаб-квартиру в Сёренторпе, что в Сольне. Тяжелые машины еще не успели остановиться, а из них уже посыпались люди — девять одинаково одетых мужчин в высоких черных ботинках, темно-синих комбинезонах, трикотажных масках, защитных очках, шлемах, огнеупорных перчатках и в бронежилетах. Рюден подбежал поздороваться с длинным, худым, который спрыгнул с пассажирского сиденья первой машины. Это был командир группы Йон Эдвардсон.