Шрифт:
ЧАСТЬ I
Все окна дворца в Прудах сверкали огнями. Из дома через газоны, цветники, среди старых деревьев парка, над неподвижной гладью прудов плыли звуки оркестра, рассыпаясь далеко в полях затихающим шелестом.
Впервые за многие годы в имении давали большой бал. Поводов для этого было два: пани Тынецкая отмечала свой шестидесятилетний юбилей, празднуя его так торжественно и шумно по причине возвращения сына, который, наконец, решил вернуться на родину, чтобы вступить во владение записанным на него имением Пруды и обосноваться в нем.
С шестилетнего возраста
— Поверь мне, Кейт. — говорила она своей племяннице, — во всем этом, я думаю, много преувеличений. В сущности, Роджер — хороший парень.
Но даже в этом заступничестве Кейт легко могла угадать гнев тетушки Матильды. Уже одно то, что единственного сына она называла Роджером, а не как обычно — Гого, свидетельствовало об этом весьма убедительно. Кроме того мягкое и полное тепла «Ке-е-йт» в ее голосе в минуты негодования сменялось кратким и резким! А Кейт была достаточно интеллигентной и утонченной девушкой, чтобы почувствовать это.
Пани Матильда, в свою очередь, больше всего боялась, что ее воспитанница подумает плохо о Гого: в душе она уже давно выбрала Кейт в жены для сына, но не потому, что он не сумел бы найти лучшей партии. Благодаря своему состоянию, благодаря своей знатности, наконец, благодаря репутации светского человека и весьма привлекательной внешности он мог бы увлечь любую девушку. У Кейт не было ни гроша. Однако старая, умудренная жизненным опытом пани Матильда именно ее выбрала себе в невестки, назвав будущей графиней Тынецкой и хозяйкой Прудов, ибо Кейт в глазах пани Матильды была совершенством, впрочем, и не только в ее глазах.
Во дворце, в самом имении Пруды, во всей округе не было никого, кто бы не говорил о Кейт с любовью. Как женщины, так и мужчины, конторщики и прислуга, как те, кто знал ее с пяти лет, когда девочкой ее привезли в имение, так и те, кто увидел ее впервые, — все окружали ее обожанием и если иногда удивлялись, то лишь тому, что не могли обнаружить ни единого недостатка ни в ее внешности, ни в характере, ни в складе ума. Существовала лишь одна особа, которая не считала ее идеалом: этой особой была сама Кейт.
И пани Матильда Тынецкая дрожала при мысли, что этот феномен, эта взлелеянная в мечтах наследница Прудов, за образованием и воспитанием которой она следила на протяжении ряда лет, достанется кому-нибудь другому. Или того хуже: Гого, легкомысленный парень, не сумеет оценить ее. До двадцати восьми лет вращаясь среди ограниченной и праздной молодежи, он мог извратить свой вкус и сейчас пройти мимо этой чудесной Кейт.
Опасения пани, однако, были напрасны. Кейт и на этот раз победила, причем с первого взгляда. Когда, спустя три недели после приезда домой, Гого впервые увидел ее за столом, он не сумел скрыть своего впечатления. Смущенный, он старался храбриться, делая забавные мины, бормотал что-то под нос, выпалил какую-то нелепость, при этом не спуская глаз с кузины. И хотя через несколько дней он вновь почувствовал себя свободно, в то же время от его развязных манер не осталось и следа.
Он танцевал с ней, не пропуская ни одного танца. Старую пани не волновало, что все обращают на это внимание, но она сочла уместным сделать замечание, призвав сына к порядку:
— Гого, многие девушки скучают. Ты не можешь танцевать только с Кейт.
— Мама, я… я влюбился.
Пани Матильда поднесла лорнет к глазам.
— Да?.. Ты считаешь, что это только твоя тайна?
Роджер пожал плечами:
— Я не собираюсь скрывать и готов рассказать об этом каждому.
— Мне кажется, что ты поступишь разумнее, если признаешься только ей, — с легкой иронией ответила пани Матильда и отошла к группе гостей.
Через некоторое время она заметила, что Роджер вышел с Кейт на балкон, и подумала: «Ну, наконец». Спустя мгновение в ее душу закралась тревога: не откажет ли ему Кейт? Но уже через минуту она успокоилась, потому что, по ее мнению, такая девушка, как Кейт, с ее тактом, благородными манерами, никогда бы не допустила признаний, если бы не хотела их услышать. Ей только девятнадцать лет, а жизнь она понимала, как зрелая женщина.
И старая пани не ошиблась. Кейт, выходя с Роджером на балкон, была уверена, что кузен попросит ее руки, и она готова была принять его предложение, хотя чувства, которые она питала к нему, не казались ей чем-то похожим на любовь. Нет, она не любила его, но было в ней столько внутренней теплоты и симпатии по отношению к нему. Менее чем за месяц он успел понравиться ей. И она смогла оценить добродетели, которыми, несомненно, он обладал: искренность, непосредственность, широту взглядов и достоинство. Но не этим качествам благодаря она готова была стать его женой, а просто потому, что чувствовала желание тетушки Матильды, которой была обязана как материально, так и морально. Понимала она и то, что Гого — выгодная для нее партия.
Роджер стоял рядом и говорил дрожащим голосом, несмотря на кажущееся самообладание:
—…люблю тебя, Кейт, как не любил еще никого и никогда, как не любил самого себя. Стань моей! Ты не будешь моей женой — ты будешь моей королевой… Кейт! Заклинаю тебя, не отказывай… Это была бы моя смерть! Кейт! Скажи… скажи. Ты не оттолкнешь меня?
— Нет, Гого, — ответила она тихо.
От безграничного счастья у него перехватило дыхание. В первую минуту ему хотелось изо всех сил прижать ее к своей груди, но не хватило смелости. Она стояла перед ним такая светлая, стройная, с доброй и понимающей улыбкой, в которой светилась сердечная нежность. Ее волосы цвета золотистой соломы, спадающие локонами, придавали лицу девичье, почти детское выражение, а сапфировые глаза смотрели прямо, проникновенно и смело. И Роджер понял, что не напрасны были его слова: она действительно станет его королевой.
Кейт сама протянула ему обе руки. Роджер целовал их и шептал, шептал:
— Боже, как я счастлив! Кейт! Драгоценная моя! Единственная. Я осыплю тебя бриллиантами, цветами. Я поражу тобой весь мир, ослеплю его твоей красотой! Я, наверное, лопну от гордости, что у меня такая жена! Кейт! Я обожаю, преклоняюсь перед тобой.
— Паненка Кася! — послышался за ними срывающийся голос. — Вы здесь?
На балкон вбежала запыхавшаяся горничная Герта и прокричала:
— Скорее, паненка, Михалине снова сделалось плохо! Она едва дышит.