Три сестры, три королевы

Грегори Филиппа

Я прижимаю ладони к ушам.

– Да как вы можете говорить о женских недомоганиях королевы! – протестую я.

Яков же просто смеется, опуская мои руки.

– Я знаю, что тебя это возмущает, но она такая же женщина, как и все остальные.

– Я бы никогда не позволила лекарю осматривать себя, даже если бы умирала в родах! – горячусь я. – Как можно мужчине подходить даже близко к королеве в такой час? Моя бабушка особенно наказывала мне, что королева должна отправляться в уединение, где ей могут прислуживать одни женщины, и пребывать там в темноте, в запертых и занавешенных комнатах или в одной из них. Ей нельзя даже видеться со священником,

который приходит, чтобы отслужить мессу, он должен делать это, скрываясь за ширмой.

– Но как же быть, если женщине, находящейся в уединении, понадобится помощь лекаря? Что, если что-то пойдет не так? Разве твоя бабушка сама чуть не скончалась во время родов? Неужели ты думаешь, что ей помешала бы помощь лекаря в такой момент?

– Да что мужчина может понимать в подобных вещах?

– Маргарита, ну не будьте же так глупы! То, что происходит с женщиной, не является таинством! И коровы, и свиньи рожают своих детенышей. Неужели ты думаешь, что королевы рожают как-то иначе? Не так, как все остальные живые существа?

– Я не хочу об этом слышать! – Я срываюсь почти на визг. – Это ересь! Или предательство! Или и то и другое!

Я закрываю руками раскрасневшееся от возмущения лицо, но он снова берет меня за руки и нежно целует каждую ладонь.

– Тебе и не надо об этом слушать, – говорит он. – Я не прорицатель или гадалка на деревенской ярмарке, я могу знать о чем-то, не крича об этом на каждом углу.

– В любом случае она, должно быть, самая удачливая женщина в мире, – с обидой говорю я. – Если она сумела получить сочувствие всего христианского мира в связи с утратой дочери, одновременно выносив сына.

– Возможно, так и есть, – соглашается он. – Во всяком случае, я очень на это надеюсь. – Он отворачивается и снимает рубашку. От этого движения вериги издают тихое клацанье.

– О, снимите эту ужасную штуку! – прошу я.

– Как пожелаешь, – говорит он. – Все, что угодно, для того, чтобы угодить второй по везению женщине в мире. Если ей вообще можно угодить, поскольку она всегда считает себя второй – по праву наследия, по величию, по размеру и богатству ее королевства, а теперь и ожидающей, что и ее сына оттеснят на вторые роли.

– Я вовсе не это имела в виду! – протестую я.

Он обнимает меня и не утруждает себя ответом.

Дворец Линлитгоу,

Шотландия, лето 1510

В мае я получаю короткое письмо от Екатерины, в котором она собственноручно извещает меня о том, что, судя по всему, у нее не было двойни и второго ребенка у нее нет. Само письмо кажется таким коротким, а почерк таким мелким, что мне кажется, ей отчаянно не хочется его писать.

«Я молила отца о прощении. Я не делала ничего неверного или хотя бы легкомысленного. Мне сказали, что я потеряла ребенка, но сохранила ее близнеца, и я не подозревала, что это не так, до тех пор, пока мой живот не опал и не начались обычные женские недомогания. Откуда мне было знать? Мне же никто ничего не говорил. Откуда мне было знать?»

Она рассказывает о том, что ее муж исключительно добр по отношению к ней, но она никак не может перестать плакать. Я отталкиваю от себя письмо и некоторое время не могу заставить себя написать ей ответ из-за охватившего меня раздражения на них обоих. Образ Гарри, который добр и заботлив, хотя за все те годы, которые я его знала, не был замечен даже в мыслях о ком-то кроме себя, и Екатерины, той самой высокомерной

принцессы, вынужденной молить о прощении за то, что она никак не могла изменить, приводит меня в ярость. Я с презрением думаю о том, что она не может перестать плакать. Где бы я была, если бы не смогла унять слезы по своему умершему младенцу? Мне бы тогда никогда не удалось забеременеть снова. Почему же Екатерина с таким упоением предается своему горю и показывает его всему миру? Разве ей не должно проявлять королевское мужество, как это сделала я?

Мне также приходится признать, что мой муж оказался прав в том, что ей не помешал бы осмотр врача. Как ей вообще мог кто-либо сказать о том, что она все еще беременна, если у нее только что был выкидыш? Как можно такой мудрой женщине быть настолько глупой? И настолько наивной, чтобы поверить чужим словам?

Наверное, доброхоты нашлись среди тех, кто изо всех сил старался угодить Гарри, как обычно. Придворные просто не могут приносить ему дурных известий, потому что мой брат не терпит обстоятельств, не подчиняющихся его воле. У него, как и у нашей бабушки, всегда было четкое представление о том, каким должен быть мир и как именно все должно происходить, и он просто игнорировал попытки объяснить ему, что дела обстоят несколько иначе. Его все всегда баловали, потакали во всем. Скорее всего, когда ему сообщили о том, что Екатерина не смогла доносить младенца женского пола, он посмотрел на них так, что всем стало ясно: подобное разочарование для короля категорически неприемлемо, и тут же поспешили уверить его – она все еще беременна, и, возможно, даже мальчиком. Теперь же, когда эта ложь вышла наружу, Екатерине, должно быть, еще тяжелее, чем когда она пережила выкидыш. Но кто же в этом виноват?

Я отправляюсь в детскую, чтобы взглянуть на сына, наследника Шотландии и Англии, пухлого крепыша на руках у кормилицы.

– Он здоров? – спрашиваю я. Нянечки с улыбкой отвечают, что да, здоров вполне, хорошо кушает и растет не по дням, а по часам.

Тогда я возвращаюсь в свою комнату и сажусь писать ответ Екатерине.

«Хвала Небесам, наш сын здоров и крепок. Мы воистину благословлены его рождением.

Мне очень жаль, что ты так ошиблась. Я помолюсь о том, чтобы Господь облегчил твое горе и твой позор».

– Не пиши этого, – заглядывает мне через плечо муж, самым грубым образом читая мои слова.

Я посыпаю письмо песком, чтобы высушить чернила, и начинаю помахивать им в воздухе, чтобы он не смог больше ничего прочитать из того, как я выражаю свои сожаления.

– Это всего лишь письмо сестре, – объясняю я.

– Не надо его отправлять. У нее сейчас достаточно бед и без твоей жалости.

– Жалость едва ли можно назвать бедой.

– Она одна из худших бед.

– К тому же что за беды могут одолеть такую женщину, как она? У нее есть все, о чем она только могла мечтать, кроме ребенка, да и тот непременно появится.

Я замечаю, что он отводит взгляд, так, словно знает какой-то секрет.

– Яков! Расскажите! Что вы слышали?

Он берет стул и усаживается на него, с улыбкой посматривая на меня.

– Нельзя так радоваться несчастьям других людей, – назидательно произносит он.

Я не могу сдержать ответной улыбки.

– Вы прекрасно знаете, что я никогда так не буду делать. Так речь идет о бедах Екатерины?

– Ты сейчас напишешь другое письмо.

– Хорошо. Если вы мне скажете, что вам известно.