Три столицы

Шульгин Василий Витальевич

Подсудимый: Нет, еще не довольно! Еще про

товарищей-воров сказать осталось. Вы начали с резкого, ничем не смягчающего отрицания заповеди: «Не укради». Ленин бросил в толпу русского народа, никогда в этом смысле не отличавшегося особенно благочестием, лозунг «Грабь награбленное». Этим он создал бесчисленные миллионы убежденных, неприкрытых воров, бандитов и разбойников… Но это время прошло и утонуло в Лете блаженной памяти «военного коммунизма». Сейчас не так. Сейчас ту собственность, которую вы вернули своим подданным (правда, вернули не тем, кого ограбили, но с точки зрения принципа, это не так важно), вы охраняете со всей безжалостностью, которая для вас характерна. Пусть кто-нибудь попытался бы сейчас грабить награбленное вашими нуворишами, вашими нэпманами, вашими новыми

буржуями. Их разрешается грабить, и то не грабить, а доить только ГПУ… А остальные граждане — руки прочь! На чужой каравай рот не разевай. На часах у каравая стоит советская власть во

всеоружии сврего «аппарата принуждения». И будь ты, о пролетарий, сто раз беден, будь ты сто тысяч раз голоден, это не тронет никого в стране, где провозглашена диктатура пролетариата. Ты можешь простаивать бесконечные часы перед роскошными витринами, за стеклом которых сверкают «своею наглою красою» икра, балыки, семга, рябчики, фазаны — все цвета самого изысканного и самого беззастенчивого обжирательства, все это приводит в неистовство твой голодный, обильно поливаемый желудочным соком живот, но бойся, несчастный, разбить сие ценное стекло, отделяющее тебя от этого рая… Если ты это сделаешь, ты узнаешь, что твоя социалистическая родина твердо стоит на восьмой заповеди Моисея! (Голос: «Довольно врать-то!»)

Подсудимый: Нет, о вралях я еще не говорил. Перехожу к ним как раз. Вы еще не узнали и не поняли силу девятой заповеди, запрещающей ложь, клевету. Вы еще думаете, что это средство испытано и что оно сослужит вам еще не

одну службу. Но и здесь нет того святого убеждения в спасительности лжи, которым вы еще недавно горели. Вы уже не смеете лгать так беззастенчиво, как еще лгали недавно. Крупицы правды со всех сторон пробиваются сквозь завесы лжи, и скоро вы поймете, что «брехней» свет пройдешь, да назад не воротишься. Старый режим, старый мир, от которого вы отреклись, облив его самой гнусной ложью и клеветой, старый мир встает из-под этого потока, как будто бы он был сделан из хрусталя. Ложь скользит по нем, как глыба глетчера. С ужасом видите вы, как все то, что вы лгали, все, что вы «послушествовали ложно», обращается против вас. Вы трепещете, потому что хорошо знаете, что эта идеализация старого, идеализация, которую вы сами создали, ибо покрыли это старое незаслуженными потоками клеветы, что эта

идеализация есть самый ваш грозный враг. Перед ним вам не устоять. Он стучится везде, во всякую дверь, в дверь самой

бедной хижины. Он пролезает в щель, куда, казалось, не может проникнуть ни единый луч света. Мало того, этот грозный призрак стучится в ваши собственные сердца: глядя на тот новый мир, который вы создали, прошлое начинает казаться многим из вас прекрасной грезой, и страшно вам по ночам, когда вы думаете о тех потоках черной неправды,

которую вы на него бессмысленно, безрезультатно вылили. Так жестокий воин и палач Савл, встретив тень Христа, кроткую и призрачную, не смог выдержать вопроса Божественного Привидения: «За что ты Меня гонишь?» И близок день, когда из ваших рядов выйдут Павлы, обратившиеся из Савлов, и они будут наиболее горячими защитниками и

восхвалителями той старой России, которую они же так ужасно оклеветали! (Голос: «Кончайте!»)

Подсудимый: Кончаю. О десятой заповеди мне сказать нечего. Я уже говорил о ней. Ею запрещается социальная зависть, ею запрещается натравливание бедных на богатых, ею запрещается вражда классов, ею запрещается как раз именно основание и базис всего социалистического учения. Со всей силою, на какую вы были способны, вы восстали против нее. И вот прошло несколько лет, и вы отреклись от этой основы. Теперь вы внушаете смирение, вы внушаете

всем гражданам захваченного вами государства терпение, вы освятили социальное неравенство, вы вновь воссоздали социальную лестницу и позволили двигаться по ней вверх и вниз, в зависимости от способностей людей. И даже более того. Вы усилили это неравенство. Оно сейчас более острое, чем раньше. Гоняясь за одной большой целью, которую вы выражаете словом: «Все на экономический фронт», вы зажали в тиски все зависти и неудовольствия, все то, что собрано в суровом запрещении:

«Не пожелай ничего, елика суть ближняго твоего». На Западе, в этих буржуазных странах, которые вы мечтали перевернуть, там применение Моисеева закона все же не так сурово, как здесь. Там, правильно или неправильно, но все же существует отдушина. Когда ад озлобления и зависти слишком переполняет сердца более бедных, они, объявляя забастовки, выражают свой протест и, так сказать, этим срывают сердце. Редко это достигает цели, потому что редко хватает у них разума не требовать больше, чем дать возможно. Но есть хоть отдушина. Здесь же, в республике рабочих и крестьян, в социалистической респуб

лике, руководимой партией коммунистов, здесь у тех, кто находится внизу социальной лестницы, отнято и это. Работайте и молчите. Забастовка? Со всякой забастовкой расправляется у вас ГПУ так быстро, что она не смеет и возникнуть. Тот, кто посмеет предложить забастовку, того ждет бесследное исчезновение в тайных подвалах, где моторы заглушают всякий стон.

Вот чем вы закончили поднятое знамя за лучшее будущее «голодных и рабов».

Но вы спросите, если все это так, если вы сейчас неукоснительно исполнительны в отношении Моисеева закона, то какая же такая огромная пропасть между вами и мною, именно за этот закон разрывающимся?

Есть огромная разница. И чтобы я простил вас… (Крики возмущения, смех, неистовый шум: Остановите Поприщина! Да прекратите этот бред!)

Председатель: Я в последний раз делаю вам замечание!

Подсудимый: Я тоже думаю, товарищ председатель, что в «последний» раз… Присутствующих граждан удивляет, что я говорю об условиях моего прощения их… (Крики: «Какая наглость!»)

Подсуди мый: Но меня не надо понимать буквально. Я знаю, что вы судите меня, а не я вас. Но ведь в мире идей, а здесь борются идеи, все обстоит совершенно иначе. В мире идей вы пришли ко мне, а не я к вам. И в этом понятии я могу диктовать «условия прощения». Условие же прощения одно: признайте ваши заблуждения открыто и всенародно. Пока вы исподтишка, контрабандой, воруете у нас наши знания и опыт, которые не наши, которых мы только временные владельцы, ибо получили их из неизмеримой глубины веков. И вот, делая по-нашему, вы продолжаете болтать всю ту несуразную, безграмотно-наскоро сколоченную чепуху, которую детскими каракулями нацарапали на бакалейной бумажке — сначала Маркс, а потом Ленин. Условие моего прощения — это громкое и отчетливое ваше признание и сознание: да, мы ошиблись, когда подняли знамя бунта против Белой Мысли.

Умоляю вас, не думайте, что я — сумасшедший. Если я говорю о том, что я могу даровать вам прощение, то только потому, что я здесь единственный представитель того огромного мира, против которого вы согрешили. Я — ничто, но в сравнении с вами я то же, что единственно разумный че

ловек среди безумцев, и мне жалко вас! (Голос: «Это просто невероятно!»)

Подсудимый: Не смотрите на меня глазами, в которых смешивается крайнее удивление с каким-то насмешливым сожалением. Вы думаете: сегодня вечером, милый друг, finita la comedia, и ты отправишься куда следует. Под звук пущенного мотора ты «кончишь свою речь». Как вы наивны, вы совершенные дети! Вы уничтожите тело, которое мне достаточно надоело, и думаете, что это будет для меня великое несчастье. Несчастье будет для вас, если мне не удастся заронить хоть луч света в беспросветный мрак вашего сознания. (Голос: «Бедные — мы!» Смех.)

Подсудимый: Я счастлив, что вы пришли в хорошее настроение. Но теперь я вам скажу самое главное. Я вам скажу, почему вы должны будете уйти.

По законам священного возмездия и искупления вы должны были восстановить то, что вы разрушили. Скучную, черную работу, собирание обломков, разбросанных вами во все стороны света, вы должны будете выполнить. Камень за камнем, доску за доской, черепицу за черепицей, — вы обязаны будете вновь отстроить тот дом» который вы снесли. Но жить вы в нем не будете. Ибо все должно рдти вперед. Ибо кроме десяти заповедей, есть заповедь одиннадцатая. Эта заповедь долго таилась в недрах мира, но когда пришел Христос, она своим светом настолько превзошла старые заповеди, насколько взошедшее солнце гасит мерцанье луны.