Три страны света
Шрифт:
– А, так вы знаете эту квартиру? – радостно перебила его старушка.
– Да-с! я знал-с…
– Не холодна ли? а?
Граблин, не слыхав вопроса, пробормотал:
– Да-с!
– Что, холодна? – в испуге подхватила старушка и, качая головой, продолжала: – А как уверяли меня… ну, съеду, съеду!
– Нет-с, она очень, очень тепла! – перебил ее Граблин.
Смуглая девушка повернула голову, насмешливо посмотрела на Граблина и еще громче стала кричать: "цып, цып".
Двор был маленький, весь поросший травою; деревьев не было, но взамен их стена соседнего дома была закрыта березовыми дровами, от которых тянулась веревка через весь двор и примыкала к калитке сада; на веревке было развешано почти высохшее белье. Солнце ярко играло
Она не обращала никакого внимания на Граблина и старушку, которая, обрадовавшись случаю поговорить, расспрашивала его о рынках, Гостином дворе и проч. Раздавая корм цыплятам, смуглая девушка походила скорее на какую-то богиню, рассыпающую вокруг себя сокровища: движения ее были плавны, даже величественны. Вдруг она звонко закричала: "гуль, гуль, цып, цып" и бросила горсть каши под самые ноги Граблину. Цыплята, куры и голуби окружили его. Он еще больше сконфузился. Лукавая улыбка недолго блуждала на губах смуглой девушки, она вдруг бросила далеко от себя тарелку, вся покраснела и, словно сейчас только спохватившись, быстро спряталась за белье.
Старушка в то время допрашивала Граблина, какие рынки лучше в Петербурге.
– Я здесь, батюшка, как в лесу, здесь люди как будто боятся знакомиться. А вы далеко изволите жить?
– Да-с… я…
В ту минуту белые простыни заколыхались, девушка быстро раздвинула их. Смуглое лицо с насмешливой улыбкой, черные косы, которые уже были подобраны и, как змеи, обвивали небольшую головку, полураскрытые загорелые плечи и руки резко отделялись на белых простынях, которые легко вздувались. Она насмешливо произнесла:
– Далеко!
Старушка быстро повернула голову, но девушка, звонко засмеявшись, скрылась за бельем.
Старушка покачала головою и, обращаясь к Граблину, сказала:
– Очень приятно, что познакомилась с вами; благодарю, что научили меня, где что купить, а то просто хоть плачь!
Граблин поклонился и вышел за калитку, но не успел сделать трех шагов, как вдруг услышал нежный голос, кричавший ему:
– Стойте, стойте!
Он обернулся. Смуглая девушка выглядывала из-за калитки и манила его. к себе. Граблин кинулся к ней. Она встретила его спокойно и строго спросила:
– А далеко отсюда Академия, и в какие дни пускают туда?
Граблин так смешался, что молчал.
– Вы, верно, не знаете! извините.
И она с сердцем захлопнула калитку.
Граблин рванулся, но калитка была на задвижке.
С того дня кончик черной косы был неразлучен с Граблиным; он спал с ним, работал, ходил в должность. Целый мир новых, сладких ощущений открылся молодому человеку, и он сделался глух к жалобам своей матери, которая охала, что того нет, другого нет. Граблину казалось: да зачем все это? можно ли беспокоиться о таких мелочах; а вот, если смуглая девушка целый день не показывалась у окна, дело другое, – тут есть о чем потужить! Впрочем, такие несчастия случались редко: будто нарочно, иногда по целым дням, без всякой работы, она сидела у окна, не обращая внимания на солнце, которое страшно пекло ее смуглую полураскрытую шею и руки. Изредка она набрасывала на голову белый носовой платок и с лукавой, улыбкой смотрела на проходящих, которые останавливались и любовались, пораженные ее оригинальной красотой. В такие минуты Граблин чувствовал злость, раздражение против всех, кто смотрел на нее. Часто ему казалось, что смуглая девушка кокетничает перед ним; но вдруг она принималась зевать так непритворно, так апатично, что надежды его разлетались прахом. Подобно многим городским барышням, она, казалось, находила развлечение в бессмысленном созерцании по целым дням всего, что происходило на улице. Впрочем, Лиза находилась, по-видимому, в глубокой апатии; лишь изредка становилась она весела и вертлява; но и веселость проявлялась у ней как-то по-детски, несообразно с летами. Навязав на веревку каких-нибудь лакомств, она
Он уговорил свою старуху-мать познакомиться с ними, и первый забежавший в сад к Лизе цыпленок был предлогом к знакомству. Старушки скоро сошлись; их однообразная жизнь с одинаковой целью скрепила дружбу. Мать Граблина повеселела, она пила хороший кофе, ела вкусные пироги, болтала, раскладывала гран-пасьянс и притом видела своего сына веселым, – все, что было нужно ей для счастья, она теперь имела. Однако счастье старушки было непродолжительно. Граблин начал худеть; тоска мучила его: бог знает почему, с некоторого времени, как только он входил в комнату или сад, Лиза быстро уходила, как будто боялась его или не хотела видеть. Граблин только один мог объяснить такую перемену, что раз, бегая с ней в саду, напомнил ей старую шалость, показав кончик волос, лежавший у него на груди. Лиза, вспыхнув, выхватила у него из рук волосы и побежала, но Граблин так дико вскрикнул, что она остановилась и побледнела; медленно подошла к нему, молча подала волосы и долго смотрела на него своими огненными глазами. Веселость ее пропала, и она подсела к старушкам. Несмотря ни на какие хитрости, которые придумывал Граблин, чтоб привлечь к себе Лизу и спросить, отчего она вдруг так переменилась, Лиза не отходила от них, а через несколько дней Граблин убедился, что она избегает его. Стоило ему притти, и Лиза тотчас уходила к себе наверх и не показывалась, пока он не уйдет.
Как ни была не сведуща мать Граблина в сердечных делах, но грусть сына натолкнула ее на верную мысль. Она так заохала, как будто сын ее уже лежал на столе; попробовала заговорить с ним о его любви, но так неудачно, что только рассердила его и сама перепугалась.
Глава IV
Граблин ходил, как сумасшедший. Он уже не видал Лизы с неделю, несмотря на все свои хитрости. Он было стал искать случая передать ей письмо хоть через Соню, но и Соня тоже начала прятаться от него. Мать его тосковала, видя сына в таком положении; аппетиту ней пропал, она снова начала часто плакать.
– Да что ж вы, Марья Андреевна, не кушаете кофею? ведь славный такой сегодня! – заметила ей раз хозяйка, видя, что налитая чашка стояла нетронутая.
– Да что, Анна Петровна, так тяжело, так грустно,
– Господи, что случилось? – с участием спросила Анна Петровна.
Гостья молчала.
– Уж не с Степаном ли Петровичем что случилось?
Граблина заплакала.
– Что, что такое с ним? – в испуге спросила добрая старушка. – Не деньги ли казенные проиграл? а? так не плачьте, я вам дам, что делать, он еще молод!
– Ах, нет, голубушка, хуже: голову потерял! как шальной ходит.
– Как? что вы, да я с ним вчера говорила! как это можно! – бледнея, вскрикнула хозяйка.
– Целый день сидит, – ни он съел бы чего, да и не работает; просто сердце все надорвется, глядя на него!
– Что же за причина?.. надо доктора.
– Ах, господи! господи! при такой бедности, да еще…
Граблина всхлипывала.
– Да я призову будто к себе: ну, вот скажу, что нужно Лизе; а вы пошлите его ко мне; он…
– Матушка, да ваша Лизанька и без доктора могла бы его вылечить! – перебила Граблина.
– Как! так он в своем уме? – вскрикнула хозяйка. – Как не стыдно вам, Марья Андреевна, так пугать меня, – прибавила она, крестясь, – ведь я его так полюбила, как сына!
– Спасибо, спасибо вам, Анна Петровна! – отвечала гостья, отирая слезы. – Да что станешь делать!.. У бедных, как мы, хуже нет горя, как молодой человек заберет себе в голову жениться. Ну, чем ему жену кормить? у самого сапог нет!