Три судьбы. Часть 3. Ведунья
Шрифт:
Марина поправила Вадиму сбившийся набок воротничок рубашки, как бы мимоходом погладила по плечу.
– Ничего. Живём вроде, а у них свое назначение. Не нам судить, пошли, Вадимушка.
В доме было прохладно и тихо, только шуршал квач по заново оштукатуренной стене новой комнаты. Белила Алла, это было одно из немногих дел, которое не вызывало у неё всплеск бешенства, уж больно ей нравилось водить промоченным в подсиненных белилах мочалом по стене, а потом стоять, глядя, как серое пространство белеет, становится нарядным, свежим, чистым. Тогда у неё просветлялось лицо, уходила застывшая боль, становились мягкими губы, особенно когда она считала, что её никто не видит. Такое же преображение с невесткой Марина как-то видела и на лугу, когда она приходила проверить, как там Алла пасет коз. Это было ещё одно её любимое дело, она часами бродила с козами вокруг села и, несмотря, на
–Вот и умница. Как побелила, аж все сияет. Лучше тебя никто белить не может, это я тебе точно говорю. Мастерица.
Алла выслушала Марину, по слегка дернувшимся вверх углам застывших губ видно было, что ей приятно, закурила новую сигарету, щелчком выбив её из смятой пачки, хрипло буркнула
–Ладно. Проехали. Наговоришь тут. Святая Марина – миротворица. На обед кликни, я на дворе.
…
Утро сегодня было дождливым, настоящим осенним, за все лето такой погоды не видали. Одна радость, что по Гаптарихиным приметам это ненадолго, к Спасу развиднеется, а то прям беда. Марина встала пораньше, хоть и пять дней ещё в запасе, а работы полно, больно уж хотелось встретить сына да невестку во всеоружии. Да ещё и маковиков напечь решила, хоть и неправильно это, рановато, да пусть, детки ныне не особо веруют. Вот и надо было прошлогодний мак достать, проверить, промыть, да снова высушить, чтоб потом не возиться. Дождь лил, как их ведра, барабанил по крыше, но на чердаке было тепло и сухо, хоть ложись на толстый слой опилок, хоть спи – не замёрзнешь. Марина так и сделала – растянулась на старом одеяле, полежала чуток, но долго не выдержала, встала, полезла под скат – там у неё в низких сундучках да коробах запасы хранились. Выбрала мешок с маком, хотела было уж спускаться, но глянула мельком в чердачное окно. Окно выходило прямиком на улицу, видно было вокруг все до самой реки, да и за рекой лес просматривался. И там, у самой реки, к мосточку, что соединял село и заречные леса, шёл по тропке человек. Да не просто шёл, бежал почти, подскальзывался на чёрных колдобинах, чуть не падал, сгорбился весь, сжался, защищаясь от резких порывов ветра, и длинные волосы развевались над слегка сутулыми плечами.
У Марины мороз по коже – до мурашек колючих на спине, а ведь не наврал муж Гаптарихи. Влас! В деревню пришёл Влас, похоже пришёл один, крался по улицам одиноким волком, на глаза не показывался. А вот Маши, похоже, нет. Иначе бы не выдержало её сердечко бы, Марина это точно знала, забежала бы повидаться, глянула бы хоть одним глазком. Не пришла… Господи, не случилось бы чего нехорошего с бедовой её головушкой.
Марина так расстроилась, что села прямо на маленькую скамейку у чердачного окошка, вытерла навернувшиеся слезы, глянула ещё раз вниз. Странная картина заставила её откинуть шпингалет, высунуть голову из окна подальше, чтобы рассмотреть что творится внизу, у самой калитки. И с изумлением, переходящим в настоящий страх, увидела – одетая в длинный по пят плащ Алла аккуратно берет с лавочки большой туес, и из под тонкой брезентовой ткани, защищающей свёрток от дождя, торчит край белого кружева.
Как Марина слетела вниз, она даже не помнила, наверное кубарем, чудом не уронив, так и оставшийся в руках мешок с маком и не рассыпав его по всей кухне. Столкнувшись с невесткой у входа, она отскочила в сторону, потому что лицо Аллы вдруг стало похожим на волчью морду, во всяком случае, бешено
–Не трожь!!! Убери руки!!! Это мой ребёнок, тронешь, убью.
Алла держала крошечный свёрток, тесно прижав к груди, но уголок кружевного конверта откинулся, и на Марину удивлённо глянули круглые, небесно голубые глазки в обрамлении пушистых, светлых ресниц.
Глава 3. Уход Власа
Алла фурией унеслась к себе, грохнула дверью, оттуда послышался плач ребенка. Марина вскинулась было, хотела бежать за невесткой, но Вадим, все это время обалдело сидевший на лавке, вдруг прижал палец к губам (тише, не лезь), встал и пошел за снохой, аккуратно, крадучись, как большой хищник. Марина с ужасом наблюдала, как она закрывает за собой дверь, ожидая привычного визга, грохота, дикой истерики, но ничего не произошло, за дверью стояла тишина. Такое бывало, Вадим был единственным в их семье, кого Алла еще слушала, на чьи слова и уговоры реагировала более – менее адекватно. Минут десять, наверное прошло, а может больше, уже пришел и Димка, совершенно ничего не понимающий, уселся рядом, спросил, что случилось. На рассказ Марины даже не нашел что сказать, так сидел, замерев, как соляной столп.
Наконец, дверь потихоньку открылась, вышел Вадим. Он был все так же ошарашен, растерян, но смотрел немного уверенней, но самое главное – он нес на вытянутых перед собой руках туес, ступал аккуратно, стараясь не колыхнуть лишний раз свою ношу. Алла шла за ним и…на ее лице больше не было зла… Наоборот, нежная мягкость, такая, которая так красит молодых матерей, сгладила острые, резкие черты, как будто проявили неудачный, вроде, негатив, а фото вдруг получилось прекрасное. Даже обычной сигареты не было в руке, она несла вышитую атласом шапочку – нежные ромашки на белом шелке.
Марина не дыша дождалась, когда Вадим подойдет к столу, потихоньку подошла тоже, заглянула в туес. Крошечное личико, такое белое, с таким нежным, фарфоровым румянцем казалось кукольным, длинные реснички тихо лежали на пухлых щечках, отбрасывая тень. Золотистые колечки младенческих волос выглядывали из-под наспех и неумело повязанной ситцевой косынки, рот – ягодка алел – настоящая земляничка. Девочка спала, ей было около трех месяцев, и она была похожа на ангела. Марина осторожно вытащила дите из туеса, та посопела, сморщилась было, но плакать передумала. Из кое-как замотанных пеленок выпал конверт.
– Да. Там все документы, свидетельство о рождении, выписка из роддома. Я не хотел приходить, но…не смог…
Все разом обернулись, как по команде – в дверях стоял Влас. Если бы не волевой, колдовской взгляд, да длинные спутанные волосы до плеч, его трудно было бы узнать, так он изменился. Как будто не было мощного красивого тела, богатырского разворота плеч – в дверях стоял худой, изможденный старик с глубокими бороздами морщин у рта, жилистыми руками и впалым серым ртом.
– Не смотрите так – за все надо платить, и я выплачу эту цену. Жизнь таких, как я или длится вечно или обрывается разом. Все зависит от выбора пути. Я выбрал этот. Такой выбрала и Акулина. Маша же выбрала иной.
Димка, который просто впился глазами в лицо Власа, вскочил, хотел то ли что-то сказать, то ли броситься, но Влас выставил ладонь вперед, как когда-то Маша, и Димка остановился, врезавшись всем телом в невидимое препятствие.
– Маша родила ребенка против воли, много раз хотела его убрать из своего тела, но я не давал. Она билась со мной, как тигрица. Но я сильнее.
Влас помолчал, неуверенно подошел к столу, налил воды из графина, залпом выпил.
– Был сильнее. Тогда… Ну и она родила. Рожала трудно, хотела умереть, но тот умереть не может, на кого свыше иные планы. После родов она получила немереную силу. Такой не было ни у кого из нас – сносить горы и поворачивать вспять реки – могла бы играючи, если бы захотела. Вернуть кого -то из мира мертвых для нее больше не составляло труда, убить тоже – одним легким движением ресниц. Она испугалась этого. И…она ушла…
К Марине, наконец, вернулся дар речи, она прижала к себе девочку поплотнее, прошептала сипло, как будто у нее сдавило горло.
– Как ушла? Куда? А дите?
Влас сморщился, вроде его ударили наотмашь, потер жилистыми пальцами лоб, виски, на которых темными росинками выступил пот.
– Ушла… Куда? А туда, куда все наши уходят, которые выбирают вечность. Мы не знаем куда… У них тайный путь. Темный. А Агнесса осталась у меня. Я бы забрал ее… Да поздно…
В эту секунду, как будто вихрь вырвался откуда-то из темного угла комнаты – это Алла в ее длинном темном плаще одним прыжком бросилась к Власу, упала на колени, обняла его ноги, потом упала, прижалась губами к пыльным сапогам.