Три весны
Шрифт:
— Идемте к вокзалу, — сказал Федя. — Или вы в школу? Да-да, вам нужно сейчас в школу.
— Нет. У нас контрольная по химии. А мы не готовы.
— Ясно. Боитесь получить «плохо». Эх, вы, герои! Выпороть бы вас как следует.
Потом они долго, словно на экскурсии, разглядывали новое здание вокзала с его непривычно огромными, полыхавшими на солнце окнами, с массивными дубовыми дверями, с электрическими часами у входа. И Алеша сказал:
— Здание строили вредители. Видите вон ту трещину, которая в самом центре?
Федя усталыми, тусклыми
— Ты уверен? — медленно, как бы нехотя, спросил у Алеши.
— А пошто щель? — вопросом ответил Ванек.
— Законное любопытство.
— Сначала было все как надо, а тряхнуло землетрясение… — увлекаясь, продолжал Алеша.
— Да, да. А хотите, я угощу вас обедом? — мягко предложил Федя. — Хотите?
— Не стоит, — сказал Ванек, забегая вперед.
Ребята прошли в небольшой ресторан при вокзале. Остановились в растерянности. Им никогда не приходилось бывать здесь. Седобородый швейцар неотступно наблюдал за ребятами, пока не понял, что они с Федей.
В ресторане было бело от скатертей, салфеток и шелковых портьер на окнах. Было так удивительно чисто, что ребята положили руки на стол и тут же отдернули их, будто ужалились. А Федя весело засмеялся, подмигнул:
— Да вы что!
Он долго рассматривал меню. А когда подошла официантка, заказал всем по борщу и котлете. И еще две бутылки пива.
— Как вы насчет жигулевского? — спросил он.
Ребята только усмехнулись. В душе они были очень рады Фединому заказу и еще больше тому, что пришли сюда.
Когда принесли пиво, Федя налил стакан и взял его двумя руками.
Потом он осторожно, боясь расплескать содержимое, поставил стакан, но снова поднял и выпил пиво залпом.
— Сегодня ей было бы сорок. А была она рыженькая и светлоглазая. Комбриг Чалкин подарил ей браунинг, маленький, с костяной ручкой, да, — Федор Ипатьевич вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Кто это? — после паузы шепотом спросил Алеша.
— И немножко картавила. Это мне нравилось в ней, да и не мне одному… Любил я ее, мои юные друзья. А она подшучивала надо мной. Веселая была, озорная. Да что там. А пуля ей прямо в переносье… Вот сюда.
— Сразу насмерть? — зачем-то спросил Ванек.
— Боги бессмертны, — задумчиво, с заметным внутренним напряжением сказал Федя. Его взгляд погас. А может, это и не взгляд помрачнел, а всего-навсего набежало на солнце облако, и все вокруг утратило свои яркие, весенние краски.
— Читайте газеты. Там все расписано, ребята. Как в гороскопе, там ваши судьбы на двадцать лет вперед. Бомбы сегодня падают на Мальту, а в Абиссинии расстреливают детей. И это не так уж далеко. Совсем недалеко, — продолжал Федя, — Богам потому и не страшна смерть, что они никогда не жили. Люди, создавшие их, умирают. А боги живут.
— Живут, — отозвался Алеша.
Ванек осовело хлопал ресницами, не понимая, о чем говорит учитель. Нет, Федя недаром заставлял его учить историю. А Ванек не хотел. Ванек давно уже страстно мечтал стать футболистом. У него сильный удар левой. И еще у него будет лошадь, и поедет Ванек развозить саксаул по городу, как это делает сейчас его отец.
Алеша же, слушая Федю, думал о том, что приятно вот так сидеть в ресторане, видеть себя в зеркалах, следить за суетой улыбчивых официанток и слушать, слушать Федю. А рассказывает он совсем не то, что на уроках. Ну разве так скажет в школе о бессмертии богов! Это же — вещь, как любит говорить Костя. Стихи Блока.
— А где гуси? Те самые гуси… — обидчиво прошептал Федя. — Где они? А ваш Петька Чалкин… Что он соображает, в самом-то деле!
Алеша посмотрел на учителя и улыбнулся. Федя прав: Петька больше форсит. На грудь значков понацепил, от ГТО до «Ворошиловского стрелка» — все есть. И еще Чалкин ребят на приеме в комсомол срезает. Вопросы-то задает какие! Кто секретарь компартии Чили? Кто — Аргентины? Сам где-то вычитает и спрашивает. А если ему не ответишь, тут же объявляет: политически безграмотен, воздержаться.
— Гуси спасли Рим, — наклонившись к самому Алешкиному уху, доверительно сообщил Федя.
Алеша жил за вокзалом, на далекой улице Болотной.
В школу ходил по железнодорожному полотну или вдоль неширокого грязного ручья, у которого в беспорядке толпились приземистые, обросшие бурьяном избушки. Здесь не было ни дворов, ни огородов — все перемешалось, переплелось, запуталось.
Эту окраину кто-то назвал Шанхаем, и имя прижилось. Никто не смог бы с уверенностью сказать, что было здесь от известного китайского города, но в России так не селились.
Ванек и Костя тоже жили в Шанхае, но рядом с вокзалом, у саксаульной базы, высокий забор которой начинался сразу же за переездом. В этой части Шанхая уже наводился кое-какой порядок. Из глинобитных избушек люди переселялись в каркасные дома, а сами дома имели хоть маленькие, но приусадебные участки.
Шанхай был совсем молодым. Пустырь здесь стали застраивать в тридцатые годы, когда после нескольких неурожайных лет крестьяне потянулись в города.
Алешина семья приехала в Алма-Ату из Сибири всего три года назад. И ей пришлось селиться на дальнем краю Шанхая, в крохотной избушке с одним подслеповатым оконцем. Избушка стояла на болоте, в подполье была вода и водились зеленые пучеглазые лягушки.
Мать у Алеши умерла, и теперь он жил с отцом и младшей сестренкой. Всем верховодила древняя бабка Ксения, мать отца. Она варила обеды, обычно картошку и постные борщи.
Отец работал на складе километров за пять. На работу и с работы ходил пешком и так уставал, что рад был приткнуться где попало и уснуть.
В избушке едва умещались железная кровать, топчан, стол с пузатыми ножками и два стула. Хотя стол и стоял возле крохотного оконца, готовить уроки на нем было темно. А по вечерам бабка рано тушила семилинейную лампу, чтобы зря не расходовать керосин.