Три влечения

Рюриков Юрий Борисович

Может быть, любовь дает здесь человеку какую-то пусть призрачную – компенсацию за биологическую ограниченность его тела. Все мы знаем, что психологические ощущения людей появились на лестнице эволюции позднее, чем физические ощущения, какие есть и у животных, – голод, жажда, усталость, боль, чувство жары, холода… Эти психологические ощущения, которые наслоились на простые телесные чувства, классом выше их, и, может быть, они не так прикованы к телу и могут как бы «передаваться на расстояние», как передаются гипнотические внушения и телепатемы? Если они более свободны, менее жестко заключены в тело, то, может быть, они могут – какими-то неизвестными

нам волнами неизвестной духовной энергии – переходить на другого человека, настроенного к тебе сверхчувствительно, могут приниматься какими-то неоткрытыми приемниками, неизвестными нам органами ощущений?

Эволюция человеческого организма не кончилась, и кто знает, не рождаются ли в нас сейчас – или не родятся ли в будущем – какие-то новые психологические способности? Может быть, где-то в глубинах нашего организма, в сети его нервных связей понемногу возникают – исподволь, с провалами, с астрономической медленностью – какие-то новые виды нервных процессов, новые виды духовной энергии?

Это, конечно, фантастика, может быть, и невероятная, но мы еще так мало знаем себя, что тут вряд ли поможет мелкое самодовольство: нам, мол, все о себе известно, в нас все установилось и такими мы будем присно и вовеки.

Мечников говорил в свое время, что человек, как биологический организм, не сложился до конца, и в его строении многое меняется и будет меняться. Вересаев писал: «Человек застигнут настоящим временем в определенной стадии своей эволюции… он как бы выхвачен из лаборатории природы в самый разгар процесса своей формировки недоделанным и незавершенным».

Природа людей меняется, обогащаются и наши знания о самих себе, и невероятное в жизни так же вероятно – и так же часто встречается – как и вероятное. И может быть, само это «вероятное» – только крупица «невероятного», которую мы познали, всего только одно небольшое его проявление.

В последние десятилетия в обыденном сознании людей начались важные сдвиги. Все больше уходят в память времена, когда этому сознанию все казалось простым и понятным. Все ясней понимаем мы, что все в жизни и каждый шаг по жизни – сплав известного и неизвестного, измеренного и неизмеренного. Меняются и наши устоявшиеся взгляды о самих себе, о том, что мы все в себе знаем и ничего нового от себя ждать не можем.

Настойчивые поиски огромных и дремлющих потенциалов мозга; открытие осязательного зрения, которое развенчало поговорку «знает, как свои пять пальцев»; опыты телепатии – «мозгового радио», чувствования на расстоянии; гипноз, при котором человеку можно внушить любое физическое ощущение – от голода до ожога холодным предметом; изучение невероятных достижений йогов экстросенсорики – все это первые, пусть робкие, шаги к тому, чтобы по-новому понять природу человека и его чувств.

И возможно, это прямо относится и к любви; бывает, что главные тайны жизни скрываются не там, где мы ничего не знаем, а там, где все кажется нам до скуки известным.

Стремление человека переживать не только свои чувства, но и чувства другого, стремление испытать то, что испытывают другие люди, – все это как-то связано с тягой людей к полноте жизни, к ее насыщенности. Вспомним, как терзала Фауста жажда безграничного познания, тяга к безбрежности чувств, желание увидеть все вещи и испытать все чувства, которые есть в мире.

Тяга быть везде и всегда, стремление вобрать в себя весь мир, пережить все его переживания и испытать все наслаждения – эта тяга иногда вспыхивает в людях и причиняет им тоску. И вряд ли стоит называть

ее неестественной, болезненной. Наверно, это какая-то крайняя ступень обычной тяги к изобилию жизни, крайнее проявление жажды жизни, жажды знания. Стремление выйти за пределы своего «я» подсознательно заложено во всяком человеке, и ему люди обязаны, может быть, самыми высокими своими взлетами – и в любви, и в борьбе, и в познании.

Все это прямо связано с проблемами эгоизма и альтруизма, с поисками идеальных фундаментов человеческой морали.

В человеческом языке еще нет слова, которое обозначало бы настоящий полюс эгоизма. Альтруизм – противоположность крайняя, негуманная. Настоящий полюс и эгоизма и альтруизма – это, конечно, равновесие, гармония своих и чужих интересов. Именно в сплаве «я» и «не я» таится по-настоящему человечная основа отношений между людьми.

Возможно, что основой будущей морали и будущего гуманизма станет именно сплав своих и чужих интересов; это, видимо, и будет «родовая» мораль, мораль личностей. Если это случится, человек станет относиться к чувствам других людей, как к своим чувствам, их заботы будет переживать, как свои, – и не только разумом, но и чувствами. Может быть, что-то похожее имел в виду Маркс, когда писал о будущем: «Чувства и наслаждения других людей стали моим собственным достоянием» [87] .

87

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 592.

Конечно, главным для каждого человека всегда останутся свои чувства, свои интересы, заботы. Естественный, биологический «эгоизм» чувств входит в природу человека, и если свои нужды, свои заботы человек переживает физически, то нужды других он может переживать только духовно. Сочувствие – это только тень чувства, хотя оно и может рождать похожие чувства.

Что-то похожее часто встречается у детей. Дети стихийно – и почти так же глубоко – переживают горести и радости своих близких. У них есть как бы особый вид чувств – «отраженные чувства», «чувства-отклики», и они звучат, как эхо чувств, которые испытывает взрослый. К чувствам других людей дети часто относятся как к «собственному достоянию».

И эгоизм и альтруизм – оба стоят на сваях неравенства, и сваи эти возвышают то себя над другими, то других – над собой. А когда к другим людям относишься, как к себе, а к их чувствам – как к «собственному достоянию», тут уже не поставишь ни себя выше другого, ни другого выше себя.

Эту идеальную основу морали нельзя, наверно, назвать коллективизмом. Слово «коллективизм» выдвигает на первый план одну сторону дела – значение других людей. В нем есть отсветы альтруизма и нет тесной гармонии «я» и «они».

Вряд ли можно назвать эту основу и разумным эгоизмом – здесь тоже нет такого слияния.

Будущее, конечно, родит это слово – если станет массовым это новое чувство, этот гармонический сплав своих и чужих интересов.

Конечно, полная гармония здесь невозможна, и равновесие своих и чужих интересов всегда будет приблизительное, колеблющееся, маятниковое. Гармония вообще недостижима, к ней можно только все больше приближаться, все сильнее уменьшать дисгармонию. Потому что гармония – это перерыв движения, остановленное мгновенье, застывшее противоречие. Если она и наступает, то только на время, а потом опять сменяется дисгармонией.