Три влечения
Шрифт:
Говоря приблизительно, можно, пожалуй, предположить, что какое-то время радости троебрачия перевешивают – или уравновешивают – его горести. Но через несколько месяцев – или несколько лет – чаша горестей делается тяжелее и трио умирает, изживает себя.
Жить более или менее долго трио может, видимо, только если кто-то в нем живет альтруистически, находит свое призвание в жертвовании собой ради любимого. Помните? «Вас я люблю так много, что ваше счастье предпочитаю даже своей любви»…
Кто
У Джека Лондона есть роман «Маленькая хозяйка большого дома», и его героиня, Паола, разрывается от двойной любви – к мужу и к его приятелю. Она любит их по-разному, не знает, кого больше, и хотела бы сохранить обоих.
Мужчины дают ей право выбирать, но оба говорят – или я, или он: мужской подход, который не терпит двоякости и двусмысленности. Ей жалко обоих, ее тянет к ним двоим, и она не может оставить никого. «Вы оба нужны мне, – говорит она мужу. – Я не могу отказаться ни от тебя, ни от него».
Она не в силах понять, почему она должна ввергнуть в горе кого-то из любимых, почему она должна отсечь, ампутировать себе часть души… Напор мужской логики загоняет ее в тупик, и в отчаянии она стреляется – идет на самое тяжелое в жизни расставание – расставание с жизнью.
Женское мироощущение, пожалуй, меньше отвергает двойную любовь; за нее в женщине могут говорить несколько голосов: и исконная женская жалость, материнское стремление оберегать людей от зла и оделять добром, и душевная невозможность причинить боль любимому…
В мужчине больше силовых струн, больше тяги к безраздельному обладанию. Века патриархата приучили его и ценить свое чувство выше женского, считать его большей наградой дли женщины, чем женское чувство для мужчины. Поэтому ощущение неделимости любви, пожалуй, больше мужское, чем женское.
Во всем этом таится еще один странный парадокс. Мужчины – и биологически, и психологически – гораздо больше женщин склонны к легким увлечениям, неглубоким связям. А вот в глубоких чувствах мужчины и женщины могут как бы рокироваться, меняться подходом. Можно, пожалуй, сказать, что мужчины чаще, чем женщины, несерьезнее в несерьезных чувствах и серьезнее – в серьезных.
Дело, возможно, в том, что у мужчины, которого охватила любовь, возникает особое ощущение: его больше не влечет, как до этого, к многим женщинам, его желания сфокусировались теперь на одной. И даже не осознавая, а только подсознательно ощущая в себе этот контраст, мужчина не понимает, как это можно любить двоих.
У женщины гораздо реже бывают обезличенные телесные влечения, и, полюбив, она не переходит так резко от разбросанных влечений к сфокусированному, не испытывает в себе такого контраста, как мужчины. А главное, в женской любви громче звучат струны милосердия, жалости, и на нее – это очень важно – может накладывать свою печать материнская любовь – с ее тягой к нескольким сразу.
Что победит в будущем – «мужское» или «женское» отношение к двойной любви?
В начале нашего
Еще до кометы у героев романа завязался треугольник – Нетти полюбила другого. Когда комета переродила их, она быстрее Ледфорда перешла к новой любви. Она хочет теперь любить обоих, чтобы не причинить горя никому, но он не согласен на двойное чувство.
И только потом, когда он полюбил еще раз, он увидел, что сам любит двоих – Анну и Нетти, и эти две любви не враждуют между собой, а мирно уживаются в его сердце.
И он понял: в старом мире имела право существовать любовь только к одному человеку. «Предполагалось, что мужчина всецело сливается с любимой женщиной, а женщина – с любимым мужчиной… Ни в одной женщине, кроме своей жены, он не должен был находить ничего красивого, ничего приятного, ничего интересного; и то же самое было обязательно для его жены». «Супружеская любовь на деле превращалась в ревнивую слежку за тем, чтобы не нарушалось нелепое правило собственности друг на друга».
Теперь любовь перестала быть «собственническим чувством». Анна, как говорит Ледфорд, только радовалась его любви к Нетти, потому что «она меня любила». Как же предельно должна перемениться вся материя любви, чтобы человек радовался любви своего любимого к другому!
Здесь, видимо, произошел коренной переворот. Любовь к другому перестала быть чувством-соперником, стала чувством-союзником, – как умная родительская любовь. Она не вытесняет теперь предыдущую любовь, а живет с ней в мире; потому-то люди и не страдают от нее, не ревнуют – не испытывают чувства, что новая любовь лишает их чего-то, посягает на них.
Такие ощущения могут, наверно, появиться лишь тогда, когда в корне изменятся не только нравы, но и чувства; когда в чувствах воцарится полный – до слияния двух «я» эгоальтруизм, и радости любимого органически станут радостями любящего, чувства близкого станут всей душой ощущаться как свои собственные. «Мы» из двух «я» должно быть для этого необыкновенно тесным и лишенным психологического собственничества.
Но возможен ли такой переворот, согласуется ли он с природой любви, природой человека?
Как мы помним, такое «двулюбие» возникло только из-за того, что газ кометы вымел из людей все злое, эгоистическое, собственническое. И значит, пока в людях будет жить эгоизм и собственничество чувств, такое мирное двулюбие невозможно.
Сколько раз в жизни может любить человек?
Сколько раз в жизни может любить человек?
Все мы знаем, что у разных людей это бывает по-разному. Есть однолюбы, которые любят глубоко и прочно. Есть люди влюбчивые, которые привязываются быстро, но ненадолго. Есть люди, которые любят сильно и глубоко, но не один раз, а два, три, несколько.